Блудный сын, или Ойкумена. Двадцать лет спустя. Книга 1. Отщепенец - Генри Лайон Олди

Добровольно? Будем точны: добровольно-принудительно.

Да, он дал согласие. Он честно старался помочь доктору Йохансону. Ну, хотя бы не мешать. Ничего не получалось: двадцать лет из двадцати пяти, прожитых на свете, Гюнтер учился ставить и держать ментальный блок на двойном периметре. В итоге защита намертво вросла в его естество, в сущность кавалера Сандерсона. Разумеется, он умел ослаблять блоки до минимума, а при необходимости – снимать полностью. В конце концов, это была часть его работы! Но сегодня подсознание взбунтовалось, захватив рычаги управления. Гюнтер не желал вспоминать время, проведенное с Миррой в его коттедже на Шадруване. Вернее – прав Тиран, чёрт бы его побрал! – он не желал делиться этими воспоминаниями с посторонними. Умом понимал, что надо, что выбора нет, что все мы взрослые люди, что интимные связи на стороне – это естественно для человека его возраста, холостого, кипящего от гормонов…

Понимал – и ничего не мог с собой поделать.

– Успокойтесь, коллега. Прошу вас…

Голос доктора Йохансона, мягкий и доверительный бас, стереосистемой звучал в ушах и в мозгу Гюнтера. Йохансон был отличным профессионалом. Он умел убеждать, уговаривать – и ментально, и вслух.

– Расслабьтесь. Я буду очень осторожен. Медленно снимайте защиту. Вот так, потихоньку… Куда нам торопиться? Мы сделаем это вместе – аккуратно, можно сказать, ювелирно, без побочных эффектов. Вы, главное, не мешайте, хорошо?

Аккуратно не вышло. Ювелирно не получилось. Ни черта не получилось: коса нашла на камень. Гюнтер чувствовал себя жертвой на принудиловке, малолетним преступником, которого насильно подвергают ментальному сканированию. Никакое понимание действительной ситуации, никакое формальное согласие уже не имели значения. В игру вступил конфликт сознания и подсознания. Конфликт между решением, принятым разумом, и острейшим подспудным нежеланием это решение исполнять. На стороне разума сражалась сила воли Гюнтера Сандерсона. На стороне подсознания – рефлексы, вбитые в подкорку за двадцать лет и стыд, стыд, стыд, будь он проклят.

– Извините, коллега. Придётся немного потерпеть…

Доктор Йохансон вломился в его память, как слон в посудную лавку, преодолевая сопротивление. Йохансону было неловко перед коллегой, но это не ослабило навыки взлома. Гюнтера в свою очередь жгло отчаяние: хорош ментал, неспособный укротить собственное подсознание!

Увы, это скорее мешало, чем помогало делу.

Когда Йохансон закончил, он был бледен как мел и едва держался на ногах. По лицу доктора градом катился пот. Клетчатый платок, огромный, словно полковое знамя, быстро промок насквозь. У Гюнтера от боли раскалывалась голова и дергалось левое веко. Оба врача, один из которых сегодня стал пациентом, избегали смотреть в глаза друг другу, словно между ними только что произошёл некий постыдный акт, сопряжённый с насилием.

В определённом смысле так оно и было.

– Всё, – громко сообщил Гюнтер. – Проехали.

Он знал, что не проехали. Знал, что ещё не всё.

Зачем он извлёк из кармана уником? Зачем вертел в руках? Ну да, вернули. Обещали вернуть, и вернули. Правда, не через два часа, даже не через три. Сколько он уже здесь? Сутки? Двое? Гюнтер потерял счёт времени. Инструктаж, допрос. Анализы, медосмотры. Безликая комната с диваном. На диван он рухнул с облегчением, провалившись в трясину сна: мутного, вязкого. Кажется, ему что-то снилось. Что? Он не помнил. Не знал, сколько проспал. Часовой браслет-татуировка лгал: цифры, сколько ни пялься, не соотносились в его сознании с минутами и часами, проведенными в Управлении. Да, после сна, заполучив уником, Гюнтер позвонил маме. Не волнуйся, мам. Со мной всё в порядке. Новый исследовательский проект. Без подробностей, извини. Условия отличные, я на всём готовом. Скажи он что-то другое, попытайся сболтнуть лишнего – и перепрошитый научразами уником попросту не донёс бы его слова до абонента на другом конце линии.

Конечно, мам, я буду звонить…

Располагайтесь, сказали ему люди, которые привели Гюнтера сюда. Чувствуйте себя как дома. Собственно, это и есть ваш дом на ближайшее время. Отдыхайте. В вашем распоряжении домашняя линия доставки. Любые блюда, какие найдутся в меню – за счёт Управления. Не стесняйтесь, господин Сандерсон, ни в чём себе не отказывайте. Приятного вам вечера.

В меню имелось девятьсот двадцать семь позиций. Если бы он ни в чём себе не отказал – сдох бы от заворота кишок. Паутинный гриб, запечённый в листьях горного папоротника. Сякконские крабы под устричным соусом. Икра полярной белуги. Хорошо, возьмём икру. Двойную порцию. Гарнир: яичный желток, свежий лук, пищевое золото. Куда ж без золота? И хлеба: пишут, что свежая выпечка. В ожидании доставки кавалер Сандерсон пролистал другое меню – визор-центра. Двести тридцать шесть каналов: наука, новости, спорт. Фильмы, ток-шоу. Семнадцать – с пометкой «защищено от детей». Знаем мы эти пометки.

Шикарно живёте, научразы!

Насчёт выхода в вирт Гюнтер не обольщался. Наверняка он мог запросить и получить практически любую информацию. Но попытки связаться с кем-либо или отправить сообщение будут отслеживаться – и, если что, жёстко пресекаться. Разглашать секретные сведения Гюнтер не собирался, даже если бы знал их. Его бесил сам факт контроля над собой. Застенчивый по природе, склонный к компромиссам, после снятия позорной энграммы он, пожалуй, с удовольствием набил бы кому-нибудь морду. Вот только кому? Тирану? Доктору Йохансону? Вежливым сопровождающим?! Гюнтер вспомнил квадратные плечи Тирана, исполинский рост доктора, бицепсы сопровождающих – и решил, что на территории Управления вряд ли найдётся много людей, кому он сумел бы набить морду без грустных последствий для себя.

Линия доставки мелодично звякнула. Весь на нервах, Гюнтер подпрыгнул: ему показалось, что линия заревела белугой. В приёмнике возникла хрустальная вазочка с икрой, искрящейся кристалликами льда. В комплекте с икрой, желтком, луком, золотой пудрой и сливочным маслом шло блюдце с поджаристыми тостами. Живот, скотина, заурчал, рот наполнился слюной. Но едва Гюнтер намазал тост маслом и водрузил сверху горку икры, чёрную и блестящую, как уником ожил и затрепыхался.

– Чёрт бы тебя подрал!

С хрустом, ни в чём, так его перетак, себе не отказывая, кавалер Сандерсон вгрызся в тост, ощутил на языке солоноватый вкус деликатеса – и лишь тогда со вздохом взялся за коммуникатор.

– Привет, Гюнни!

В голосфере объявились веснушки и вздернутый нос Седрика Норландера. Приятное возбуждение, машинально отметил Гюнтер. Все признаки налицо, никакой эмпатии не нужно.

– Привет.

Ответ получился невнятным, с набитым-то ртом.

– Ты как там?

– Нормально. Отдыхаю.

Ничего нормального Гюнтер в своём положении не находил. Но жаловаться Седрику на жизнь? Нет, лучше ложь.

– А я сегодня погиб, – радостно доложил Седрик. – Два раза.

И уточнил: