Пещера невольницы-колдуньи. Шахразада - Шахразада

Решив, что сегодняшний день не располагает к расспросам, Али налил первую пиалу чая и приготовился слушать. О Аллах, воистину чайхана — место преинтереснейшее. Ибо в этот вечерний час только здесь можно было узнать обо всем на свете. Городские сплетни соседствовали с рассказами о далекой стране Ал-Лат, наказанной самим Аллахом милосердным за грехи ее царя, Омара. Двое купцов вполголоса убеждали третьего отправиться вместе с ними в страну Пунт, которая теперь, благодаря решимости халифа Гаруна аль-Рашида, стала почти такой же близкой, как княжество Райпур. Узкоглазые путешественники из восточных стран шепотом обсуждали выгоды от торговли со своими здешними собратьями, ведь те, глупцы, за кричаще-яркие ткани, на которые не польстится ни одна женщина из прекрасной и просвещенной страны, готовы были отдать суммы поистине неслыханные…

Сулейман-чайханщик ответить на вопросы юноши не мог. Но пока Али-Баба осматривался, пока тщательно делал вид, что пришел сюда просто так, не по делу, появился в полутемной чайхане и башмачник Маруф — человек, которого все уважали за его поистине безбрежные знания и которого сторонились именно из-за этих знаний. Ибо Маруф не просто знал много — он с удовольствием своими знаниями делился, причем иногда даже вынуждая слушателя.

Лучшим же способом заполучить в собеседники болтуна Маруфа был весьма простой: прикинуться, что тебе не интересны его, Маруфа, слова, что ты занят своими мыслями и не замечаешь ничего вокруг. Али-Баба так и поступил — он откинул голову назад, опершись чалмой на деревянное ограждение за своей спиной, и даже прикрыл глаза, дабы изобразить еще большую задумчивость.

— Почему в этот прекрасный, словно сон, вечерний час ты так печален, молодой торговец Али-Баба?

— Здравствуй и ты, почтенный Маруф-башмачник! О нет, я не печален, я просто задумчив…

— О, это достойно и уважаемо — думать при посторонних. Это занятие, скажу больше, делает честь даже тогда, когда ты пребываешь в одиночестве… Думать — полезно, ибо возвышает душу и упражняет разум!

О да, в этом и был весь Маруф. Он не мог ответить просто, не умел говорить понятно, но знал все, всегда и обо всем. И если Аллах милосердный давал терпение, чтобы выслушать башмачника, не перебивая, то собеседник всегда был вознагражден ответом на свой вопрос (и еще на множество чужих, не заданных или заданных столь давно, что помнил об этом один лишь Маруф).

— Позволь просить тебя, достойный Маруф, разделить со мной этот ароматный чай, — почтительно поклонился Али-Баба.

— Благодарю тебя, юный торговец коврами! — Башмачник чуть склонил чалму и с удовольствием опустился на гору полосатых подушек рядом с Али-Бабой.

Первая пиала обжигающего чая была выпита в молчании — ибо так велел обычай, да и болтать, прихлебывая горячий чай, не совсем удобно. Ко второй пиале обычай требовал уже меньшего внимания, и потому можно было задать вопрос в надежде получить ответ.

— Так о чем мы будем беседовать в этот прекрасный вечер, уважаемый Али-Баба? — первым нарушил молчание башмачник.

— О Аллах, Маруф, я еще не знаю, как задать вопрос, а ты уже готов дать ответ на него…

— Это так, юный торговец. Ибо я столь давно живу на свете и столь наблюдателен от природы, что всегда вижу, когда человека интересуют мои умозаключения…

— Ты, как всегда, прав, любезный Маруф. Но у меня целых два вопроса. С какого же мне начать?

— Полагаю, с того, что больше занимает твой разум, чем твои чувства.

— Но почему так?

— А потому, мой юный друг, что ответы на те вопросы, что занимают наш разум, заставляют нас действовать. А ответы на то, что беспокоит нашу душу, заставляют нас лишь печалиться или тосковать, не созидая ничего в этом мире. А потому давай начнем с того, что движет сейчас твоим пытливым умом.

— Да будет так, умнейший из башмачников!

Маруф спрятал улыбку удовольствия в усах, чуть тронутых сединой. Ибо был башмачник отнюдь не стар. Более того, иные сказали бы, что для мудреца и советчика он непозволительно молод. Ибо ровно за три дня до этой беседы разменял он пятый десяток, что, с этим согласится любой настоящий мудрец, вовсе не возраст для великих и неторопливых размышлений.

— Скажи мне, о знаток всего на свете, не слыхал ли ты о чудесах, что случаются в наших горах? Быть может, какие-то разбойники некогда закопали здесь клад… Или неведомые пираты решили, что хранить награбленное лучше как можно дальше от моря? Что скажешь ты на это, мудрейший Маруф?

— О, любезный Али-Баба, мне есть что рассказать тебе об этом. Ибо никто лучше меня, Маруфа-башмачника, не знает здешних гор. Да и как кому-то еще знать их, если они не видят, чем отличается пыль на сапогах горожанина от пыли на башмаках пастуха, вынужденного денно и нощно присматривать за неугомонными и пустоголовыми овцами, которые, о Аллах великий, столь хороши в плове…

Маруф на миг остановился, чтобы понять, услышал ли юный Али-Баба замечательно прозрачный намек. И набрал воздуха в грудь, чтобы продолжить рассказ, увидев, что Али-Баба намек понял правильно.

— Итак, мой юный Али-Баба, тебя занимают наши горы…

— Не столько горы, сколько слухи о сокровищах.

— Ах, не перебивай размышления, мальчишка… Вот твой чай. Пей и слушай мудрых!

Али-Баба молча поклонился, надеясь, что рассказ Маруфа не затянется до ночной стражи.

— А горы наши, о, да будет мне поддержкой Аллах великий и милосердный, могут заинтересовать и сотню пытливых умов. И каждый их них будет вознагражден, приникнув к груди матери-природы и узнав множество великих истин. Нам же сейчас, думаю, не стоит задерживаться ни на истории появления первых поселений в наших горах, ни на том, когда у подножия их вырос наш прекрасный город, и даже ни на том, когда по городу впервые поползли слухи о сокровищах. Ибо не может существовать человек без тайн, а потому если вокруг не простирается голая, видимая на сотни фарсахов пустыня, то человек сразу склонен населить неведомые районы сотнями разбойников, которые (да разве может быть иначе!) прячут в глубоких пещерах несметные сокровища.

Голова у Али-Бабы пошла кругом. Он честно пытался уследить за ходом мысли Маруфа, но сбился на полдороге и теперь просто обрадовался паузе. Но, увы, не успел вставить ни словечка, как Маруф отпил глоток чая и продолжил:

— Но будем честны, даже если на сотни фарсахов вокруг простираются голые степи, тогда воображение людское прячет пещеры с сокровищами под землю… О, конечно, эти пещеры сооружают джинны или ифриты. Но в наших горах все не так страшно и таинственно. Ибо все, что известно о наших горах и наших сокровищах, это чистая правда… Хотя, быть может, есть здесь и крохи вымысла… Но большей частью, я клянусь в этом своей бородой, это истина от первого до последнего слова.

Али-Баба с сомнением посмотрел на реденькую бороденку Маруфа, не скрывавшую линий подбородка.

— Итак, мой друг, продолжим наши рассуждения. И начнем их с того, о чем рассказывал мне дед моего деда, а мой дед поведал мне как чистую и печальную правду…