Эра зла - Татьяна Устименко

Хотя нет, он не прав — ведь у него еще осталась любовь, а вернее попытка, шанс ее обретения. И посему, прижавшись щекой к гладкому оконному стеклу, он беззвучно повторял имя, значившее для него теперь больше, чем спасение души, зубрил свою новую молитву, слагал спасительное заклинание: «Санта, Санта!» А произносимые им слова сливались в строки, становясь песней:

Слышишь — сердце реже бьется,

Замирая от стыда.

Не навек любовь дается,

А всего лишь на года.

Видишь — снегом небо сеет,

Заметая города.

Сердце все прощать умеет,

Но, увы, не навсегда.

Чуешь, жизнь стянулась в точку —

Откровение небес.

Уложи всю мудрость в строчку,

Хочешь — с рифмой, хочешь — без.

Посмотри, не стало света —

Мир скатился в темноту,

Нынче мы лишь для ответа

Вновь шагаем за черту.

Кроме нас, никто не сможет

Не обжечься об огонь,

Если совесть сердце гложет —

Не гони ее, не тронь.

Если больно, то не бойся,

Если ранят, не беги,

О любимом беспокойся —

А себя не береги.

Но запомни: не дается

Нам потерянное вновь,

Ведь бессмертной остается

В мире лишь одна любовь.

Не цепляйся за мгновенья,

Отрекись от суеты,

Не считай сердец биенья,

Не срывай зазря цветы.

Слышишь — ветер хороводит.

Видишь — блики на крови.

Так оно к нам и приходит —

Обретение любви…

— Господин де Вильфор? — Дверь робко приоткрылась, и в спальню заглянуло заспанное лицо слуги. — Повелительница призывает вас на совет и шлет вам дары!

Иронично посмеиваясь над самим собой, Тристан надел поданные ему одежды, шикарные, сплошь расшитые жемчугами и изумрудами. Вот, значит, как, теперь она желает наряжать его и баловать дорогими подачками, словно угодившую собачонку, порадовавшую ее успешно выполненными командами: «Ко мне, Тристан! Лежать, Тристан! Стоять, Тристан!» Вот, значит, как оно сложилось-то! Но нет, он не смирится и не позволит ей и дальше его унижать…

Де Вильфор гордо шагал по коридору, надменно поглядывая на раболепно жмущихся к стенам и вопросительно поглядывающих на него стригоев. А впереди него катилась весть, передаваемая из уст в уста и предваряющая появление Тристана: «Вот идет ее новый фаворит!»

Тристан мучительно напрягал память, вдруг вспомнив произвольно перепутанные обрывки туманных подробностей своего далекого детства, доселе старательно им игнорируемые. В них присутствовало что-то страшное, тайное, могучее — некая дремавшая до поры до времени сила, способная изменить многое как в судьбе самого стригоя, так и в будущем всего мира. Просто, как и Санта, он тоже должен вспомнить, осознать и принять то, что предлагает ему равнодушный фатум, справедливо воздающий по заслугам каждому из нас.

«Ничего! — думал де Вильфор, конвульсивно сжимая клыки и выдавливая приветливую улыбку. — Ничего, я вытерплю все, и даже это. Я притворюсь покорным, затаюсь до нужного момента, скрою свою ненависть к ней, растоптавшей мою гордость, поправшей мою готовность называться ее другом и соратником. Ты еще пожалеешь о том, как обошлась со мной, повелительница! Да, ты оказался прав, мой мертвый враг, прозорливый иезуит Мареше, ставший для меня пророком и наставником. Теперь я знаю: там, где правит любовь, нет желания властвовать, а там, где господствует власть, нет места для истинной любви. Власть — иллюзия, ибо она представляет собой всего лишь блеклую тень, суррогат, фальшивую имитацию настоящей любви. Мы никогда не бываем такими слабыми, такими открытыми для страданий, как в период обретения любви. Но при этом мы никогда не ощущаем себя настолько сильными, ибо, только полюбив по-настоящему, мы становимся людьми. Ты ошибся лишь в единственном выводе, отец Мареше, утверждая, будто у человека имеется в наличии только одно достояние, принадлежащее лишь ему, — смерть. Нет, у каждого человека есть две вещи, которые принадлежат только ему: смерть и любовь.

У человека, но никак не у стригоя.

Прожив не одну сотню лет, Конрад научился понимать главное: вся наша повседневность базируется отнюдь не на сухой академической логике, а на произвольном стечении обстоятельств, на многочисленных совпадениях, случайностях и приметах. Порой откровенно глупых, а иногда и того хлеще — смешных до абсурда. Недаром же говорится: «Человек предполагает, а Бог располагает». Вот и получается, что мы не являемся полноценными хозяевами своих судеб, а зачастую просто слепо следуем по пути высшего предначертания, определившего наш жизненный путь еще задолго до момента рождения хрупких физических оболочек. Душа не умирает — оный постулат вервольф никогда не подвергал ни малейшему остракизму, — она просто переходит из формы в форму, из тела в тело. И возможно, уровень каждой ее последующей реинкарнации определяется теми действиями, кои она содеяла, пребывая в своей предыдущей ипостаси. Возраст же человека — духовный, а не физический — измеряется не годами, а совершенными им поступками. Поэтому в каком-то смысле Конрад все еще оставался ребенком — капризным, непредсказуемым и склонным к импровизациям. Впрочем, таким же, как и все мы.

Итак, проснувшись на заметенном сугробами кладбище этрусков, оборотень несколько мгновений пытался собрать воедино свои разрозненные мысли и воспоминания, изрядно смахивающие на ядреный похмельный бред. Спустя минут десять, умывшись пригоршней снега и придя в себя, Конрад вспомнил все, осознал масштабность поставленных перед ним целей и приуныл. Он был готов незамедлительно отправиться куда угодно, хоть в ад, хоть в рай, хоть к черту на кулички; добыть все сокровища мира, включая ключи и кресты, даже ввязаться в борьбу за артефакты «Божьего Завета», но убить Селестину… Нет, на такое он явно не способен. Как мог он дать столь безумное обещание? Да лучше бы он умер! А еще эта малоубедительная история с обещанным третьим эрайей, якобы должным произнести роковой пароль «завет» — она и вообще ни в какие ворота не лезет. Может, у братцев архангелов мозги немного того-с, ну набекрень сместились или шифер поехал? Во всяком случае, уж кто-кто, а милашка Уриэль никогда не внушал Конраду особого доверия, производя впечатление крайне ненадежного персонажа. Да и как прикажете верить тому, кто в ответ на реплику: «Водка — яд, знание — сила, а женщины — слабость», — корчит умное лицо и пафосно изрекает: «То-то погляжу, как приму яду, то меня сразу же так слабит, что никакая сила не помогает!..» Да такому прохиндею однозначно верить нельзя, это уже без вариантов!

Идей не было. Нет, не то чтобы каких-то определенных, а вообще никаких. В голове плескался вялый кисель, образовавшийся из разжиженных непосильным ментальным напряжением мозгов. Выше, над головой, тоскливо выл ветер, пытаясь сбить с ног и прижать к заснеженному асфальту. Атмосфера давно уже сошла с ума, вытворяя то, что ей заблагорассудится. Вервольф бездумно шатался по городу, вяло оглядываясь по сторонам и абсолютно не соображая, куда идет. В переулке валялся высохший и смерзшийся мужской труп. На нем красовался почти чистый костюм-тройка, и это аккуратное одеяние совершенно не вязалось с синюшным лицом в ссадинах. Похоже, покойника выбросили из окна ближайшего дома, и он лежал здесь уже несколько дней. Редкие прохожие равнодушно обтекали труп стороной, бросая мимолетные взгляды, ибо вид смерти стал привычным и не удивлял никого.