Эра зла - Татьяна Устименко

— Если мы всегда станем поступать так, что совести не за что будет нас грызть, то когда-нибудь она просто умрет с голоду! — вполголоса пробормотал Тристан, обращаясь сам к себе, но Андреа расслышала его печальную сентенцию и глумливо расхохоталась.

— Ну и пусть умирает! — равнодушно заявила она. — Уж по ней-то я точно траура не объявлю.

— Он был прав. — Тристан печально вздохнул, словно беседовал с невидимым оппонентом, — мы не способны видеть истину, не умеем прощать, а значит, у нас нет будущего.

— Кто это — он? — с интересом спросила Андреа, пытаясь подавить недовольное рычание, рвущееся у нее из горла. — Дорогой, уверяю тебя, всю эту спорную философию можно отложить на потом, на утро. А сейчас, — она эротично облизнула губы, показав раздвоенный как у змеи язык, — вернись в мою постель…

— Вы недальновидны, — с сожалением признал мужчина, — вы не стратег. Вы даже не хотите знать, какие новости я вам привез. А ведь ради этой информации я убил одного очень хорошего человека.

— С каких это пор люди стали для нас хорошими? — Ее долго сдерживаемый гнев выплеснулся наружу и сейчас грозил затопить все вокруг. — Ты ведешь себя не как стригой!..

— Не проявляю жестокости и похоти? — Тристан отважно усмехнулся ей в лицо. — Не пресмыкаюсь перед вами? Но вы же всего лишь глупая женщина, да к тому же еще тиран и деспот, ведущий наш народ к поражению и гибели!

— Что? — Андреа широко распахнула свои прекрасные синие глаза и звонко расхохоталась. — Как же ты наивен! Уверяю тебя — ты ошибаешься. Сейчас я докажу, что умею быть нежной и любящей…

— На вашей стороне власть и сила! — с горечью бросил он. — Но как вы сможете вынудить меня полюбить вас? Любовь не признает приказов…

— Уверен? — Андреа язвительно хмыкнула, сдабривая свой вопрос самой бессовестной на свете улыбкой. — У меня есть ум — инструмент для правильного применения силы. Но сейчас я прошу в последний раз — полюби меня добровольно.

— Нет! — Тристан галантно поцеловал ее пальцы, а затем встал с кровати и поклонился. — Утверждают, будто для того, чтобы заняться любовью, женщине нужна причина, а мужчине — место. Но я протестую, ибо это не так! Признаюсь, я не люблю свою невесту, но не желаю играть роль вашей игрушки для постельных утех. Я мужчина, и у меня есть чувство собственного достоинства. А вы же, госпожа моя, бесспорно умеете внушать страх, уважение, даже благоговение, но никак не страсть или любовь. Спокойной ночи! — Он вежливо поклонился еще раз, а потом, мягко отступив к выходу из спальни, взялся за дверную ручку и уже потянул на себя изукрашенную резьбой створку, намереваясь уйти…

Гневно сузившимися глазами Андреа следила за его высокой стройной фигурой, за изящной поступью длинных ног, за мускулами, перекатывающимися под шелковой белой рубашкой. Она еще сомневалась, нужен ли ей этот строптивый красавец? Он ни капельки не похож на ручного, поддающегося дрессировке самца, способного безропотно смириться с навязанной ему ролью. А если он взбунтуется и причинит ей лишние хлопоты? Увы, женщины не всегда понимают, чего хотят от мужчины, но всегда хотят этого по полной программе. Тристан так непредсказуем, так ненадежен и опасен, но притом вызывающе хорош — почти ангельски хорош! Нет, решено: она его не отпустит! Как смеет он, мужчина, противиться чувствам своей госпожи?

— Стой! — решительно приказала она, мобилизуя все свои магические способности и вкладывая их в это емкое, хлесткое слово. — Иди сюда, ко мне! — Андреа понимала: самый лучший для женщины способ успокоиться — это взять себя в крепкие мужские руки…

Зрачки Тристана затуманились. Он пробовал не подчиниться, но ноги сами против воли понесли его обратно к ложу, а его собственные руки принялись торопливо снимать имеющуюся на нем одежду, повинуясь огненному взору всесильной госпожи.

— Люби меня! — приказала Андреа, принимая соблазнительную позу. — Люби страстно и самозабвенно!

И, будучи не в силах противостоять воздействию ее магии, он любил…

Тристан почти не запомнил подробностей этой бурной ночи. Он двигался, будто находящаяся в полусне сомнамбула, попавшая в плен темных чар. Андреа в полной мере применила всю власть, дарованную ей Темным Отцом, направив ее на удовлетворение своей прихоти. Его губы распухли и болели, истерзанные подневольными поцелуями. Их влажные от испарины тела неоднократно соединялись в единое целое, причудливо сплетаясь на смятых простынях, сливаясь в безудержном порыве ее страсти. Его спину перечеркнули десятки глубоких царапин, а на горле зияли ранки от укусов, ибо, поддавшись безумному порыву, она пила его кровь. Но, ощущая себя униженным, истерзанным и использованным, Тристан не смог отделаться от некоего чудного видения, волшебным сном присутствующего в его распаленном магией уме. И в этой сладкой грезе ему явилась совсем другая девушка, отнюдь не та, которую он нынче держал в своих объятиях, а иная, отличающаяся от Андреа, будто свет от тьмы, — тоненькая, зеленоглазая и рыжеволосая, по-мальчишечьи коротко остриженная, но такая женственная, такая преданная и чистая, что если бы Тристан еще верил в человеческого Бога, то назвал бы свое видение ангелом. Она врачевала его израненную насилием душу и вселяла непоколебимую веру в лучшую долю. Она стала для Тристана идеалом недостижимой нравственной чистоты и квинтэссенцией взаимной плотской любви. Почти желая умереть, оплеванный, изнасилованный и частично сломленный, он понимал, что единственным, кто удерживает его в этом несовершенном мире, остается лишь она. Он создал ее заново, воскресил, поднял из пепла и дал ей вторую возможность изменить свою судьбу. А поэтому в благодарность за свое спасение она просто обязана изменить участь своего создателя, спасти его попранную, изломанную гордость, исцелить его душу, напоить тело из источника своей чистоты. Она — его последняя надежда! И зовут ее Санта! Санта Инферно…

Утром Андреа ушла из спальни рано, едва лишь миновал рассвет, высокомерно оставляя наконец-то пришедшего в себя Тристана, сгорающего от стыда и бессильной ярости. Спрашивается, что мог он противопоставить магической мощи свой повелительницы, он — игрушка, приневоленный любовник, раб для утех? Завернувшись в лохмотья изорванной рубашки, де Вильфор отстраненно смотрел в окно, опершись лбом о холодную пластиковую раму, немного остужающую его непривычно горячий лоб. О, как мечтал он очутиться сейчас там, вон за той затянутой колючей проволокой линией ограждений, подставляя освященным пулям врага свое тело, столь позорно предавшее своего хозяина. Он — дворянин, аристократ — стал утехой для развратной женщины, нимало не интересующейся его душевными переживаниями, но возжелавшей его плоть. Кто он теперь? Не человек, но и не стригой тоже — бесправное ничто или никто, утратившее право уважать себя как личность! И в этот самый миг он снова вспомнил слова отца Мареше и мучительно пожалел о том, что утратил возможность жить в нормальном мире и называться человеком. Вечность неизбежно стирает мелочность скоротечного земного бытия, обостряя то, что нетленно: достоинство, взаимное уважение, честь. А минувшей ночью его лишили и этого последнего достояния. Да лучше бы он умер!