До нескорого, она же - Анастасия Зарецкая

Она покачала головой.

– Нет теперь смысла ничего доказывать, – продолжила Янтарная. – Ты нужна мне. И я нужна тебе. Нас связывает кровь, но не только. У нас с тобой похожие души… как две капли янтаря – и застывшая душа внутри, – она улыбнулась. – И мы нужны друг другу, Яна, Янтарная…

Ее слова эхом звучали в моей голове, когда я поняла, что пробуждаюсь.

Но в этот раз разбудил меня не будильник, как было уже на протяжении почти семи лет, а живой человек.

Отец.

Он держал меня за плечи и не сводил взгляда с моего лица. А я смотрела на него (Яна, Янтарная) и не могла что-либо вымолвить.

– Ты вернулась, дочь? – спросил он, когда я более-менее поняла, что происходит.

– Я не уходила, – ответила тихо. И это было сущей правдой. Я не уходила! Я была всегда. И это проблемы отца, что он меня не замечал.

Вот и сейчас он меня не услышал.

– Где твой браслет? – произнес отец.

– В шкатулке, – отозвалась безразлично. – Кирилл его сломал, и больше он не действует.

– Почему ты не сказала сразу?

Это был допрос.

И я почувствовала себя обвиняемой.

Я помотала головой. Хватка отца ослабла, и я смогла сесть. Сесть, чтобы посмотреть на него со всей серьезностью, когда-либо мне присущей, и признаться:

– Я хочу разобраться.

– Почему ты не… – повторил отец, но я прервала его.

– Мне не нужен браслет. Потому что я не хочу, чтобы наши с Янтарной встречи прекращались. Понимаешь? Я не хочу.

Отец сидел на краю кровати… может, поэтому и остался сидеть.

Меня все пытались защитить, а я пыталась уйти от этой защиты.

И я рассмеялась – это в самом деле было смешно.

Отец смотрел на меня, и смотрел, и смотрел.

Яна – Янтарная.

– С тобой все в порядке? – уточнил он тихо, и я покивала.

Со мной все хорошо.

Правда, мой отец совсем меня не знает, и есть ли в этом моя вина?

Он медленно покачал головой из стороны в сторону – как будто каялся в содеянном – и произнес, внимательно наблюдая за мной, словно я в любую минуту могла сорваться с места и броситься на него:

– Ты все забудешь. Все, что услышала только что. Завтра утром отправишься на учебу, как будто ничего не произошло. И не станешь нам мешать.

Я успела только взглянуть на часы и заметить, что время приближается к трем.

И когда он успел прийти? И когда она успела присниться?

А потом отец коснулся моего лба, и я безвольно упала на кровать, на ходу засыпая.

Темная, темная ночь.

Лишь Луна освещает этот мир.

И свет ее блестит янтарем.

***

Меня разбудил будильник, и я поднялась, чувствуя тяжесть в голове. Как будто перед сном не удержалась от пары бокальчиков… Желая проветриться, я несколько раз прошлась по коридору, заглянула в кабинет отца, как всегда пустующий.

Интересно, приходил ли он ночью? Или решил, что спокойно обойдется без этого?

Когда я шла обратно, в свою комнату, зрение наконец-то полностью ко мне вернулось, и я могла видеть мир в иной ипостаси, кроме «расплывчатого». Я заметила хомяка, покинувшего домик, решила поздороваться с ним… и, садясь, зацепила ладонью клетку. Раздался лязг металла об металл.

Я удивленно опустила взгляд, желая узнать, что же послужило тому причиной.

На моей правой руке был новый браслет, и в этот раз он не имел в себе ни капли изящества.

Больше всего мой новый браслет напоминал кандалы.

Я тщетно пыталась уцепиться за собственную память. Я помнила, что мне снилась Янтарная, но не могла сказать, о чем мы говорили. Я знала, что из этого сна меня выдернул отец (все-таки он был дома), но и беседа с ним выветрилась из головы.

Подозреваю, тут не обошлось без магического вмешательства.

Я же ещё не сошла с ума, так?

Слова вылетели из моей головы, вот только чувства не смогло стереть даже колдовство (или безумие). Я помнила то понимание, что чувствовала в разговоре с тетей. Я прониклась ее словами – этого нельзя было отрицать. И сопротивление при разговоре с отцом не стерлось из моих мыслей.

Может быть, я что-то пыталась ему доказать…

В таком случае это было смешно.

Ощущения не покидали меня весь школьный день. На уроках я находилась где-то, но не здесь, и к концу занятий решила, что дальше так продолжаться не может.

Если мыслями я постоянно возвращалась к разговору с тетей, даже если на нем стоял блок, значит, я услышала что-то важное.

Вот только как узнать, что? С кандалами-то на руках…

После школы я не стала возвращаться домой. Перед Хомячидзе я извинилась ещё утром словесно, домовой подобрел после остатков гречки.

Дом перестал быть мне домом.

Дом – это там, где тебя ждут.

Я больше не испытывала уют, думая о нем. Лишь только раздражение. Я говорила с тетей. Отец меня разбудил. Он знал.

Он знает.

Как вообще можно… так? Идти по жизни упорно, со своими установками, не задумываясь о том, что почувствуют другие?

Отец ищет решение этой проблемы.

Вместе с Натальей Заболоцкой, моей тетей.

Но кто сказал, что я нуждаюсь в этом решении?

Я отдалилась от школы на несколько дворов и села на свободную лавочку. Взгромоздила сумку с учебниками рядом с собой, откинулась на спинку и прикрыла глаза.

День выдался солнечным.

Солнечным в самом деле – его слепящий свет проникал даже через закрытые веки. А потому картинка была не черной, а красноватой.

Как платье, подумалось вдруг.

И тут же уточнилось рассеянно: чье платье?..

Память просто так не обмануть. Мы, черные, можем заставить забыть; но, если мозг вдруг зацепится за какую-нибудь деталь, главную в этой сцене, воспоминание вернется.

Платье оказалось не сильно важным.

Но что-то в этом было.

Так вот, я сидела и пыталась сосредоточиться на своей душе. Чужим душам касаться моей отец запретил, но вот мою не тронул. К счастью.

И я летала над городом, рыскала в поисках такого нужного мне сияния. Чернильно-черного сияния Янтарной. Однако поблизости его не было, и я помчалась дальше. Куда-то… в Бельгию. Алина ведь говорила прежде, что ее дом стоит в Бельгии.

Тут я и растерялась.

Потому что я не знала, где находится Бельгия, а даже если и знала бы… хватило ли у меня сил?