Моральное животное - Роберт Райт

В открытую говорить об этом было не принято – только завуалированно, в художественной литературе, в народном творчестве и в предсвадебных наставлениях жениху и невесте. Профессор Хенслоу, на тот момент уже пятнадцать лет состоящий в законном браке, написал Дарвину незадолго до свадьбы: «Единственный совет, который я хочу дать вам, – помните, что вы клянетесь быть вместе и в горе, и в радости. Чтобы не множить первое и продлить второе, цените достоинства жены и не обращайте внимания на недостатки. Если не станете пренебрегать этим простым правилом, как большинство мужчин, то никогда не пожалеете, что променяли благословенное одиночество на брак»[232]. Иными словами, старший и более опытный товарищ советовал Дарвину не прекращать любить жену вопреки соблазнам.

Эмме же тем временем советовали не прощать чужие недостатки, а прятать свои, особенно те, которые были связаны с возрастом и внешностью. Ее тетя (возможно, памятуя о равнодушии племянницы к нарядам) писала: «Лучше заплатить чуть дороже, но одеться элегантно и со вкусом; не пренебрегай маленькими хитростями, позволяющими выглядеть более приятно, пусть даже твой Чарлз, как ты говоришь, не обращает внимания на такие мелочи. Все мужчины обращают… даже мой полуслепой муж»[233].

С последствиями мужской нетерпимости к недостаткам жен все предельно ясно (охлаждение, измены, разрыв), чего совсем не скажешь о ее причинах, которые обычно остаются скрытыми от обеих сторон. Мужчина, охладевший к супруге, не говорит себе: «Мой репродуктивный потенциал будет реализован лучше, если расторгнуть брак. Мне это выгодно, поэтому так я и сделаю». Кому приятно ощущать себя бессердечным эгоистом? Еще чего доброго придется передумать? Гораздо удобнее медленно «растерять» все те чувства, которые когда-то заставили вступить в брак.

Наглядным примером такого охлаждения может быть случай Чарлза Диккенса, одного из немногих викторианцев высшего сословия, решившегося расторгнуть брак (правда, без официального развода). В 1838 году Дарвина и Диккенса вместе принимали в члены закрытого лондонского клуба «Атенеум», Дарвин тогда еще только мечтал о радостях брака, а Диккенс уже два года был женат на женщине, которую называл своей «лучшей половиной». Через двадцать лет, находясь в зените славы и купаясь во внимании молодых поклонниц, он видел в ней лишь досадную обузу. Теперь ему казалось, что она живет в «тлетворной атмосфере, которая душит всякого, для кого она дорога». В письме Диккенс жаловался другу: «Думаю, нет на свете двух более несовместимых людей, чем я и моя жена – между нами не возможны ни взаимный интерес, ни симпатия, ни доверие, ни понимание, ни нежный союз». Поразительно, что понял он это лишь спустя годы брака, когда у Кэтрин Диккенс было на руках десять детей… По меткому замечанию американской писательницы Филлис Роуз, «он считал жену черствой, злой, завистливой, апатичной – почти лишившейся человеческого облика»[234].

Эмма Дарвин так же, как и Кэтрин Диккенс, старела и дурнела, а ее муж, как и классик английской литературы, добился всеобщего признания после свадьбы, однако у нас нет никаких свидетельств того, что Чарлз когда-либо считал Эмму «почти лишившейся человеческого облика». Интересно, почему?

Дарвину, можно сказать, повезло: у него оказались все предпосылки для долгого счастливого брака. Во-первых, он постоянно болел. На десятом году совместной жизни, вынужденный уехать от своей милой Эммы на несколько дней, чтобы проведать занедужившего отца (сам будучи больным), он писал ей о том, как «тоскует», ведь без нее «любое недомогание ввергает в отчаяние», а в конце признался: «Я хочу быть с тобой, под твоей защитой – только так я чувствую себя в безопасности»[236]. Через 30 лет замужества Эмма не без горечи заметила: «Ничто так не скрепляет брак, как болезни»[237]. Забота о здоровье мужа стала для нее пожизненным бременем, и оценить всю его тяжесть она смогла, увы, лишь после свадьбы. Мы не знаем, пожалела ли она о том, что пошла под венец с Чарлзом, однако об одном ей не приходилось тревожиться точно – о том, что муж ее бросит. Дарвин, несмотря на неплохое социальное и материальное положение, не пользовался успехом у противоположного пола, так сказать, был неликвидным товаром на брачном рынке, а подобные партнеры обычно совершенно довольны браком и приключений на стороне не ищут.

Во-вторых, Дарвин искренне верил в викторианский идеал женщины – духовной спасительницы. В своем воображении (и в дневниках) он рисовал будущую жену как «ангела», который будет стимулировать его к работе, но не даст в ней полностью раствориться. На его счастье, он нашел себе такого «домашнего ангела», да еще и няньку в придачу. Длительный период целомудренных ухаживаний лишь укрепил образ жены как «мадонны». «Меня изумляет то исключительное счастье, что она, человек, стоящий по всем своим нравственным качествам неизмеримо выше меня, согласилась стать моей женой»[238], – признавался он в конце жизни.

В-третьих, жили они уединенно, на восемнадцатиакровом участке земли, в двух часах езды на карете от Лондона с его соблазнами и пороками. А как известно, мужчины любят глазами: их сексуальные фантазии носят визуальный характер, в отличие от женских, которые по большей части состоят из воображаемых нежных прикосновений, проникновенного шепота и других осязаемых гарантий будущих вложений. Неудивительно, что мужчины так просто возбуждаются просто при виде анонимной плоти[239]. Так что визуальная изоляция – отличный способ не допустить появления у мужа крамольных мыслей о недостатках супруги и достоинствах других женщин. Увы, в наши дни он труднодостижим, и даже не столько потому, что сейчас привлекательные молодые особы больше не сидят по домам, босые и беременные, сколько потому, что образы красоток окружают нас повсюду. И тот факт, что они двумерные, на суть проблемы ничуть не влияет – изобретение фотографии не было предусмотрено естественным отбором. В прошлом, если мужчина видел вокруг много привлекательных молодых женщин, ему генетически был выгоден отказ от моногамии, что вело к соответствующему перестроению чувств. Один эволюционный психолог обнаружил, что мужчины, которым показывали изображения моделей «Плейбоя», ниже оценивали свои чувства к партнершам, чем другие испытуемые, которые просматривали абстрактные картины (женщин откровенными снимками красавчиков сломить было труднее)[240].