Слепой. Я не сдамся без боя! - Андрей Воронин

Они выпили за Ирину, и Глеб, не дожидаясь новых наводящих вопросов, спросил первым:

— Скажи, такая фамилия — Рябинин — тебе о чем-нибудь говорит?

Забродов сделал волнообразное движение бровями.

— Если ты о полковнике нашего управления Павле Рябинине, то — да, говорит. Еще бы не говорила! Мы с ним столько выпивки усидели — вот тут, за этим самым столом, и еще в разных других местах…

— Превосходно, — сказал Глеб. — А еще что-нибудь, кроме того, что он, как и ты, был горьким пьяницей, ты о нем можешь сказать?

— Полегче на поворотах, — одернул его Забродов. — Он был отличный мужик, профессионал высочайшего класса и погиб, выполняя правительственное задание…

— …по ликвидации некоего Саламбека Юнусова, о самом факте существования которого стало известно от него же, — вставил Глеб.

— Ты на что, собственно, намекаешь?

— Да ни на что я не намекаю, — с досадой сказал Глеб, раздражено вытряхивая из пачки сигарету. — Просто мне не нравится этот Юнусов…

— Погоди, — перебил Илларион, — какой еще Юнусов? Юнусовых много…

— Вот видишь, — сказал Глеб, — даже ты о нем не слышал. А ведь, согласно информации, переданной твоим распрекрасным Рябининым, это человек выдающийся. Просвещенный исламист, корифей духа, и при этом — правая рука самого Хаттаба, подрывник волей Аллаха, один из главных вдохновителей и руководителей движения шахидов…

— Ну-ну, — с явным сомнением произнес Илларион. — Что-то многовато у этого Хаттаба правых рук. Рубили, их, рубили, а они все растут и растут! От самого Хаттаба уже и духу не осталось, а его правых рук не убавляется. Прямо Лернейская гидра какая-то: одну голову рубишь, а на ее месте две новые вырастают!

— Вот, — сказал Глеб, — а я тебе о чем! До сих пор об этом Юнусове никто и слыхом не слыхивал, и вдруг — на тебе! — выскочил, как чертик из табакерки, и сразу — фигура. И при этом еще зачем-то выдает себя за покойного Бакаева. Возникший ниоткуда авторитетный дагестанец, выдающий себя за мертвого чеченца — скажешь, не бред?

— Бред, — согласился Забродов. — Да еще какой! Ум за разум заходит, если честно.

— Вот, — повторил Сиверов. — А начало весь этот бред берет из одного-единственного донесения полковника ГРУ Рябинина, который ныне числится в списках погибших и, следовательно, не может дать никаких разъяснений.

— То есть виноват Рябинин, — сказал Илларион. — Правильно, мертвый не оправдается. Это, знаешь, как однажды в троллейбусе ехал крепко вдетый мужик и нечаянно пукнул — да громко так, на весь салон. Ну, все, естественно, обернулись, а он смотрит на девушку, которая рядом стоит, и говорит ей этак снисходительно: «Чего там, вали все на меня, я все равно пьяный…»

— Я вовсе не утверждаю, что Рябинин в чем-то виноват, — сказал Глеб, не улыбнувшись шутке.

— А к чему тогда этот разговор?

— Да я и сам толком не знаю. Просто лезет в голову всякая чепуха… Скажи, а он не мог перебежать? Ну, так, чисто теоретически?..

— Ага, — сказал Забродов, — чисто теоретически… Чисто теоретически, чтобы перебежать на сторону противника, нужна веская причина. Страх за собственную шкуру, идейные соображения или просто деньги. Пашка был настоящий профи, солдат до мозга костей, так что трусость отметаем сразу. Да и потом, выкинув такой фортель, бояться пришлось бы уже не этих бородатых ишаков, а родного ведомства — скажем, просто для примера, меня. Или тебя.

— Да, — согласился Глеб, — это, что называется, шило на мыло. Я, лично, предпочел бы схлестнуться с вооруженным бандформированием, чем с тобой, даже если ты будешь без оружия и неглиже.

— Взаимно, — вернул комплимент Забродов. — Об идейных соображениях говорить не будем. Какие идейные соображения могут заставить рязанского мужика, грамотного и честного российского офицера принять сторону исламских террористов? Коран он, конечно, читал — профессия заставила, сам понимаешь, — но в таком, знаешь ли, военно-полевом переводе на уровне солдатского разговорника. Вряд ли что-то из прочитанного его настолько впечатлило, что он решил встать под зеленое знамя ислама. Значит, остается одна причина — деньги. Поскольку разговор у нас с тобой чисто теоретический, скажу прямо: купить можно кого угодно, вопрос только в цене, которая, в свою очередь, во многом зависит от личности покупателя. Одному делают скидку с учетом его приятного морального облика и бедственного материального положения, с другого не грех содрать семь шкур… В конце концов, профессионал — это тот, кто продает свой труд, свое время, свою энергию — в конечном счете, свою жизнь — за презренный металл. У нас, как и в других развитых странах с устоявшейся системой государственного правления, напирают еще и на патриотизм, но на голом патриотизме далеко не уедешь, это — для потомков старых дворянских родов, особенно военных, и серой массы, которая верит всему, что печатают в газетах и говорят по телевизору. Да и то, знаешь ли… А Пашка Рябинин был не дворянский отпрыск и не серая скотинка, он был просто профессионал, и чисто теоретически его действительно можно было перекупить. Но с покупателями, о которых идет речь, он бы даже торговаться не стал, уж очень крепко он их, сволочей, ненавидел. До такой степени, что это иногда начинало смахивать на оголтелый расизм.

— Шантаж? — предположил Глеб.

Забродов выставил указательный палец и показал его собеседнику.

— Один, — озвучил он свой ответ, — как этот вот перст. При нашей профессии это разумнее всего — не иметь привязанностей, чтобы тебя нечем было взять за живое.

— Ну, шантажировать ведь можно не только родными и близкими…

— Если бы за ним водились достойные упоминания грешки и террористы стали бы его этими грешками шантажировать, он бы просто застрелился, — уверенно объявил Илларион.

— Значит, опять пустой номер, — констатировал Глеб.

— Да в чем ты, собственно, его подозреваешь?

— Наверное, ни в чем. Мне просто не нравится, когда полковники ГРУ исчезают без следа, а вместо них ниоткуда появляются террористы с богатым послужным списком, о которых никто до сих пор не слышал. Это непорядок, согласись.

— Согласен, — сказал Илларион.

— А что он был за человек? — спросил Сиверов, наконец-то закуривая сигарету, которую уже давно катал между пальцами. — Вот ты сказал: отличный мужик. А конкретнее?

Илларион едва заметно поморщился.

— Человек, как человек, — сказал он. — Нормальный. Служака, свой парень, крепкий профи… Между прочим, владел приемами бесконтактного рукопашного боя, которые, насколько я помню, тебе так и не дались. В общем, действительно отличный мужик. Разве что, немножко пес.

— Пес?

— В том смысле, что преданный. Служил не столько отечеству, сколько командирам. Если бы ему приказали, скажем, сжечь какой-нибудь аул, а жителей развесить вверх ногами на придорожных деревьях, он бы именно так и поступил, и не видел бы в этом ничего дурного: а что такого-то, был ведь приказ! Но этим, как ты знаешь, грешат многие исполнители, и это, в принципе, считается не изъяном, а достоинством. Так и в уставе написано: беспрекословное повиновение приказу… Тут главное, чтобы командиры были умные, понимали, кем командуют, и думали, прежде чем отдать приказ. В общем, идеальный исполнитель. И при этом не тупой робот, который теряется и впадает в ступор, как только происходит что-то неожиданное, не укладывающееся в параграфы разработанного командованием плана и полученных инструкций. Наоборот, в рамках задания он проявлял завидную инициативу и изобретательность, и тактик был блестящий — что в одиночку, что во главе группы…