Битва за Балтику - Владимир Шигин

– Чур меня! Чур меня! Ентот шалопай и без шведов быстренько меня в гроб загонит!

После Гогланда ушлые мичманы, как один, писали домой папенькам и маменькам слезные письма: все утонуло и сгорело, насилу сам жив остался, вышлите денег. Папеньки и маменьки, пугаясь, просимые деньги высылали. Мальчишки радовались:

– Будет теперь на что зимой погулять, чай мы теперь не какие-нибудь вчерашние гардемарины, а настоящие мичманы, водой и огнем пытанные!

А когда корабли стали в лед, гуляя в кабаках, мичманы деланно вздыхали друг перед дружкой:

– Засиделись мы чтой-то на берегах, скорей бы уже и на синюю воду!

А в петербургских театрах в те дни начался настоящий бум. Все наперебой ставили веселую пьесу, автором которой была сама императрица – «Сказка о Горе-богатыре Косометовиче». Главным героем пьесы был некий придурок с манией величия, случайно оказавшийся на троне и мечтающий захватить весь мир. Намек был слишком прозрачен. Одновременно секретарь Потемкина, Василий Петров, написал еще одну пьесу, которая тоже имела немалый успех, «Приключения Густава Третьего, короля Шведскаго». В «Приключениях» Петрова снаряжающийся в поход Густав не только «по-Карлову остригся», но и «оделся в латы, как в кожу льва осел». Это сравнение очередной раз указывало зрителям на стремление Густава уподобиться Карлу. Дело в том, что эзоповский осел, переодетый львом (и представлявший Карла Двенадцатого), появлялся в русских пародиях еще в годы Северной войны.

Едва ударили первые морозы, отвел войска по кантонир и винтер-квартирам и Мусин-Пушкин, а сам поспешил домой в Петербург, чтобы отдохновиться в кругу семьи и в театрах от дел ратных.

Счастливо избегнув охватки со шведским флотом, Виллим Фондезин благополучно достиг острова Готланд, когда на горизонте вновь показались многочисленные паруса. На российских кораблях тотчас сыграли тревогу, но напрасно, то был датский флот. Но боязнь новой встречи со шведами вице-адмирала не покидала.

– Как бы не опомнились, да за нами вслед не кинулись! – переживал он.

У Борнхольма отряд попал в полосу противных ветров и в последних числах июня прибыл в Копенгаген. А спустя несколько дней российский посланник Крюднер вручил Фондезину высочайший указ о начале войны со Швецией.

Определяя к себе в Средиземноморскую экспедицию младшим флагманом вице-адмирала Фондезина, адмирал Грейг желал, прежде всего, видеть в нем послушного и беспрекословного исполнителя своей воли, а не более. Сам Фондезин по отзыву Грейга был человеком исправным и послушным. Грейг, правда, не раз сетовал на излишнюю осторожность младшего флагмана, но считал это делом поправимым, так как все предполагал решать сам. Никто не думал, что Фондезину выпадет жребий действовать самостоятельно.

Указ о начале войны на кораблях зачитали, команды взбодрились, офицеры рвались в бой, но все осталось по-прежнему. Корабли все так же стояли на якорях и в море выходить никто не собирался. Никаких действий вице-адмирал не предпринимал. Когда его спрашивали, почему стоим без дела, отвечал недовольно:

– А потому, что на сей счет никаких инструкций я не получал, а торопливость хороша лишь при ловле блох прытких!

Но вот пришло новое известие, на этот раз о Гогландском сражении. В кают-компаниях и в матросских палубах поднялся шум и гам: чем мы хуже, почему сидим без дела? Офицеры депутацию за депутацией к Фондезину слать начали, дескать, пора и нам свою долю в дело общее внести. Но на все просьбы вице-адмирал отвечал неизменно:

– Нету пока из столицы указательств никаких конкретных! А без приказа я в море идти не могу!

И только тогда, когда возмущенная офицерская молодежь перешла от глухого роптания к откровенным дерзостям, Фондезин попросил посланника помочь ему в одном деликатном деле.

– Это в каком же? – искренне удивился просьбе длинный и сутулый Крюднер.

– Хочу разорить я шведский порт Гетеборг, а затем произвесть поиск на Марстранд и изничтожитъ в здешних водах всю шведскую коммерцию!

– Ради бога, коль решили, так и действуйте! – пожал плечами посланник. – Но я-то здесь при чем?

Хочу просить в сем деле помощи датского флота. – горячо зашептал ему на ухо вице-адмирал, хотя разговор шел и так наедине.

– Виллим Петрович! Вы ведь опытный человек и должны понимать, что никогда, пока не решен вопрос о вступлении Дании в войну, никто на сей шаг не пойдет! Мы и так должны благодарить датчан, что они дали нам корабельное пристанище в Копенгагене! – Крюднер был изрядно озадачен политической дремучестью своего собеседника.

– Жалко! – вздохнул Фондезин. – Одному соваться-то в проливы боязно!

– Это от чего же? – уже со злобой бросил посланник. – У меня есть верные сведения о неприятеле. В проливах сейчас прячутся лишь три шведских фрегата. На каждом по сорок пушек. Вот и названья их: «Венус», «Белона» и «Диана». Истребляйте их на здоровье, у вас-то ведь корабли 100-пушечные!

В ответ вице-адмирал отчего-то принялся вдруг вздыхать тяжко да охать, бормоча какую-то чушь. Проводив Фондезина до порога своего дома, Крюднер долго нервно расхаживал по кабинету, затем зашел к жене.

– Разумеется, о состоявшемся между мной и Фондезиным разговоре я извещать Петербург не стану, но одно мне уже предельно ясно: побед от сего флотоводца державе нашей ждать не следует! – заявил он.

– Будем ли мы приглашать его в наш дом? – поинтересовалась супруга.

– Никогда! – бросил ей Криднер. – Этому проходимцу в приличном доме делать нечего. Боюсь же, сейчас я иного – кабы сей флотовождь с датчанами нас вконец не перессорил!

В Копенгагене ждало Фондезина и пополнение: два только купленных в Англии легких и быстроходных разведчика – куттера «Меркурий» да «Дельфин».

Посланник глядел как в воду. Вскоре Фондезин перессорился с кем только смог. Нудный и мелочей, он буквально изводил своими придирками датчан. То вице-адмирала не устраивала поворотливость копенгагенских буксиров, то датский флагман встречал его без должного почтения… Кончилось тем, что датчане старались лишний раз с Фондезиным не связываться, а держаться от него подальше.

Сам же Фондезин, сидя в своем салоне на флагманской «Чесме», жаловался адъютантам:

– В том, что меня в дома местные благородные не зазывают, в том есть несомненные и известные политические интриги противу государыни нашей!

Адъютанты, кривя губы и сдерживая зевоту, переглядывались. Да кто ж тебя, губошлепа, к себе позовет-то, перед людьми позориться!

Впрпочем, и Фондезин был о своих офицерах не лучшего мнения.

– Ой, с кем служу, с кем служу! – плакался он самому себе и строчил донос за доносом.

Так в бездеятельности был потерян целый месяц.

Нашим матросам в Копенгагене нравилось. На берег их пускали нечасто, но порой все же в трактиры они вырывались. Чему больше всего дивились матросы – так это тому, что за границей нет бань. Никак не могли взять в толк, как можно жить без бани.