Отморозки: Другим путем - Андрей Земляной

Остановились только на станции Радошковичи, где потребовалась дозаправка водой. И сразу же поезда отогнали на боковые пути, освобождая главный ход. Из поездов стали выходить солдаты, а казаки, державшиеся впритирку к составу, затеяли что-то кашеварить. Анненков и Львов тоже вышли из вагона, и, блаженно потянувшись, есаул подмигнул товарищу:

– Ну, вырвались. Что теперь будет, интересно?

– Что будет, что будет… – Львов хохотнул. – Будет море бумаги и отчётов. И трофеи сдать и вообще…

– Хорошо бы нас в одной части оставили, – кивнул Анненков. – А то, боюсь, разбросают.

– Ничего, тут скоро такое начнётся, соберёмся сразу… – Львов стряхнул пепел с папиросы и прислушался. – Никак наш уважаемый док с кем-то воюет?

Анненков тоже прислушался, и через людской гул явственно различил чуть визгливый голос начальника госпиталя.

– Пойдем-ка, глянем… – Анненков выбросил недокуренную сигарету и пошёл широким шагом вдоль состава к зданию станции, а следом сразу же подхватились казаки.

Когда они вошли в центральный павильон, скандал уже перешёл в стадию взаимных угроз. Доктор, стоя перед толстеньким и невысоким мужчиной в пехотном мундире, тряс кулачком и что-то говорил неразборчивое.

Когда Анненков вник в существо вопроса, то одним жестом заставил доктора замолчать и посмотрел на поручика.

– Скажите, господин комендант, нас вы не пропускаете, потому что нет сопроводительных документов. Это мне понятно. Всё же бронепоезд – это серьёзно, и его движение нужно согласовать. Но вот чем провинился полевой госпиталь, я, хоть убейте, понять не могу. Вы понимаете, что там полно раненых, и смерть каждого на этой станции будет на нашей совести?

– А вы, господин есаул, меня совестью не пугайте! – отрезал комендант ледяным тоном. – Я на этой станции и поставлен для того, чтобы не пропускать всяких, не поставленных в график. И мне, уж извините, всё едино: госпиталь, бронепоезд или курьерский. Сказано – не поедет, значит, будет стоять вплоть до особого распоряжения!

В ответ стоявший молча Львов правой рукой выдернул из колодки маузер, упер его в лоб коменданта и демонстративно взвел курок. Одновременно он достал левой рукой часы на длинной цепочке и щелкнул крышкой:

– Если через пять минут состав не отправится к Минску, то через пять минут одну секунду на этой станции будет новый комендант.

– Патруль! – тонко завизжал поручик, не смея, однако, даже на миллиметр двигать головой.

Три солдата и прапорщик, видимо, были совсем рядом, так как вбежали в зал буквально через пару секунд, но остановились, смотря в дула двух пулемётов Мадсена, которые таскали с собой казаки охранного взвода. Дружно клацнули затворы винтовок, и Анненков-Рябинин с удивлением и удовлетворением отметил, что подпоручик Зорич, как всегда бледный, тем не менее, решительно навел на прапорщика свой трофейный парабеллум.

– Связать, держать под охраной, – негромко бросил есаул, не сводя взгляда с побледневшего и съёжившегося поручика, а Львов добавил:

– А время идет, господин поручик, время идет…

…Начальник госпиталя, бежавший к разводившему пары составу, от которого с бешеной скоростью отцепили все вагоны, кроме медицинских, и с такой же скоростью поменяли паровозную команду, размышлял о том, что, возможно, штабс-капитан Львов и есаул Анненков не так уж и не правы, применяя столь жестокие методы на этой войне. Ведь если бы не жёсткая, даже жестокая позиция Львова, многие раненые могли бы просто умереть на этой станции, не дождавшись нормальной операционной…

Этот выезд к командующему Западным фронтом Эверту Николай II считал просто необходимым. Германская конница отброшена к озеру Нарочь, фронт стабилизируется, а самое главное – в Могилев начали поступать странные известия о вспыхивающей то в одной, то в другой неприятельской части панике. Вроде бы беспричинной, но разведка, хотя и не может сказать ничего определенного, утверждает, что это – неспроста. Императору очень хотелось, чтобы разведчики не ошиблись: после долгого отступления дух войск упал, и нужна, очень нужна какая-нибудь успешная операция – пусть хоть и небольшая, но обязательно успешная! И паникующий противник – самая удобная мишень для удара…

Императорский поезд прибыл в Минск с опозданием – поздно вечером. Встреча прошла скомканно: караул, отстоявший под мелким противным дождем несколько часов, производил своими мрачными лицами гнетущее впечатление, оркестр гнал встречный марш в ускоренном темпе, Эверт хмурился, и только извечно холеные красавцы-адъютанты несколько скрашивали происходящее. Император Николай II расстроился настолько, что даже практически отказался от ужина. Так, пожевал рябчика, съел немного телячьего бульона с пашотом и даже от любимых груш на десерт отказался. Спать лег, пребывая в отвратительном настроении, и не стал, как делал обычно, писать любимой жене, рассудив, что в таком состоянии напишет что-нибудь эдакое, от чего Аликс будет переживать и волноваться…

Сон несколько развеял дурное расположение духа, и за завтраком Николай с удовольствием съел свой любимый свежевыпеченный калач, обильно прослоив его чухонским маслом. Горячий чай и пара папирос окончательно успокоили императора. Ему почему-то показалось, что сегодня случится именно та радость, которую предрекал ему старец Григорий. Ведь он точно сказал еще в начале лета, что до конца года его посетит нечаянная, нежданная радость. А вот какая – не сказал…

С ожиданием этой радости он вошел в штаб фронта. Эверт доложил о состоянии дел, о том, что германские войска оставили Поставы и вот-вот будут взяты Дуки. Командующий фронтом показал императору на карте, где именно находятся эти самые Поставы и эти самые Дуки, и сообщил о частях, продолжающих наступление.

Затем начались пространные рассуждения о «снарядном голоде, о слабой подготовке пополнений и нехватке всего, что потребно для наступления». От этого Николай заскучал так сильно, что с огромным трудом подавил зевок. Как же любят его генералы бесконечно жаловаться на трудности. Можно подумать, что они в траншеях сидят, мерзнут и кормят вшей… бр-р-р-р, какая мерзость! А ведь солдатики не жалуются, его солдатики держатся, а когда надо – умирают за Веру, Царя и Отечество. Вот с них бы брать пример этим генералам… А они все время жалуются. Все время, все время, все вре…

– Ваше величество, вам дурно?

Боже, он, оказывается, задремал! Николай встал, прошелся вдоль висящей на стене карты, улыбнулся смешному названию «Михалишки» и даже произнес его вслух, пробуя слово на вкус. Личный адъютант императора генерал Алексеев тут же предложил вести наступление именно на Михалишки, император благосклонно кивнул. Почему бы и нет? Может, именно наступление на эти Богом забытые Михалишки и будет той самой радостью? Или…

– Ваше величество, не прикажете ли подавать второй завтрак?

Он снова благосклонно кивнул. Действительно, есть уже хочется, и надо покушать поплотнее. Еще ведь нужно будет посетить войска…

Второй завтрак по заведенному раз и навсегда порядку был подан ровно в час дня. Николай с удовольствием отведал и осетрины, и зернистой икры, и отварной телятины, воздал должное жареной ветчине, любимым сосискам, залитым пикантным соусом, а также съел небольшую порцию драгомировской[70] каши. Флигель-адъютант Мордвинов льстиво заметил, что каша – прямо из солдатского котла. Этот намек на то, что император питается так же, как и его солдаты, Николаю понравился, и он пожелал сфотографироваться с миской каши в руках. Офицеры бросились искать фотографа, когда вдруг в комнату вбежал начальник связи. Он размахивал каким-то листом, задыхался и выглядел так, словно был близок к помешательству.