Антология Фантастической Литературы - Хорхе Луис Борхес

Лидия. Он теперь президент банка и возглавляет дворянское общество.

Голос выступающего. Только непреклонная вера, христианское смирение и сострадание...

Каталина. Вечно дон Иларио говорит одно и то же.

Матушка Хесусита. Это не дон Иларио, Катита. Дон Иларио умер всего-навсего шестьдесят семь лет назад...

Каталина (не слушая её). Когда меня принесли сюда, он сказал: «Улетел ангелочек!» А это была неправда. Я находилась здесь, внизу, совсем одна, и мне было очень страшно. Ведь правда, Висенте, так оно и было?

Висенте. Ну конечно же! Только представьте, я оказываюсь тут еще оглушенный разрывами снарядов, истерзанный ранами и... кого же я вижу? Плачущую Катиту, которая твердит: хочу к маме, к маме хочу! Сколько беспокойства доставила мне эта девочка. Порой казалось уж лучше обратно к французам...

Голос выступающего. Requiescat in pace[65]! (Начинают класть назад плиты. Сцена постепенно темнеет.)

Каталина. И долго мы были здесь одни, помнишь, Висенте? Мы все думали тогда, что же происходит, почему никто больше не приходит сюда.

Матушка Хесусита. Я же говорила тебе, Каталина, что мы переехали в Мехико. Потом революция...

Каталина. А потом однажды здесь появилась Ева. Ты еще сказал тогда, Висенте, что она чужачка, потому что мы ее не знали.

Висенте. Обстановка была довольно напряженной, Ева с нами не разговаривала.

Ева. Я чувствовала себя неловко... а помимо того, беспрестанно думала о Муни... о моем доме... здесь была такая гнетущая тишина. (Общее молчание. На место водрузили последнюю плиту.)

Лидия. А что теперь мы будем делать?

Клементе. Ждать.

Лидия. Ждать чего?

Донья Хертрудис. Увидишь, девочка, увидишь.

Ева. Ты увидишь все, что захочешь, не увидишь только своего дома со столом из сосновых досок, с окнами, в которых волны и паруса кораблей...

Муни. Ты чем-то недовольна, Лили?

Лидия. Да, Муни, главным образом встречей с тобой. Когда я увидела тебя в ту ночь во дворе полицейского участка, среди запаха мочи, исходящего от выщербленных плит, тебя, лежащего на носилках у ног полицейских в измятой пижаме с посиневшим лицом, я все твердила себе: ну почему, почему?

Каталина. Ия тоже, Лили. Я тоже никогда не видела синего покойника. Хесусита мне объяснила, что у цианистого калия много кисточек, а вот краска всего одна — синяя.

Матушка Хесусита. Оставьте мальчика в покое. Синий цвет к светлым волосам очень подходит.

Муни. Ты спрашиваешь, почему, кузина Лили? А ты не встречала бродячих псов, слоняющихся по улицам, выискивающих кости на задворках кишащих мухами мясных лавок, и мясника, пальцы которого при рубке туш мокры от крови? Так вот, я не хотел больше слоняться по этим безжалостным мостовым, отыскивая в крови кость. Не желал видеть углы, за которые цепляются пьяницы и где мочатся псы. Я хотел жить в радостном городе, залитом солнечным и лунным светом. Надежном городе, где чувствуешь себя уверенно и свободно, как в доме, где прошло наше детство, где в каждой двери виднелось солнце, в каждом окне — луна, а по комнатам бродили звезды. Ты помнишь его, Лили? Все его закоулки были заполнены смехом. На его кухне сходились все дороги, а сад был местом слияния всех рек, а весь дом — колыбелью, откуда вели свое начало народы...

Лидия. Прочный очаг, Муни. Того же хотела и я... А меня, знаешь, привели в чужой дом, где не было ничего, только много часов и немигающие глаза, которые годами глядели на меня. Я намывала этажи, чтобы не видеть тысяч мертвых слов, которые служанки выметали по утрам. Я наводила блеск на зеркала, чтобы они не вбирали в себя наши исполненные вражды взгляды. Я надеялась, что однажды на полированной поверхности появится дорогой мне образ. Я открывала книги, чтобы проложить дороги в круги ада. Я вышивала салфетки, украшая их переплетенными инициалами, чтобы отыскать волшебную нить, самую прочную, которая соединяет два имени в одно...

Муни. Я знаю это, Лили.

Лидия. Но все было напрасно. Страшный взгляд вечно преследовал меня. Если бы мне только удалось найти паука, живущего в моем доме, думала я, невидимая нить которого соединяет цветок и солнечный луч, яблоко и его аромат, женщину и мужчину, я бы зашила веки этих любимых глаз, которые неотступно глядели на меня, и в этом доме воцарилась бы гармония света. Каждый балкон стал бы родиной, отличной от других, на деревянной мебели распустились бутоны, из бокалов ударили бы струи фонтанов, простыни превратились бы в волшебные ковры, на которых можно летать во снах, из рук моих детей выходили бы замки, знамена, сражения... но я не нашла этой нити, Муни...

Муни. Ты сказала мне это тогда в полицейском участке. В том чужом дворе, навечно заслонившем от меня другой двор, в небе которого колокол отсчитывал время, оставшееся нам для игры.

Лидия. Да, Муни, на тебе и закончился для меня тот последний день, когда мы были детьми... А потом Лидия осталась одна, сидя лицом к стене, ожидая...

Муни. Я не мог там расти, не мог жить на углах. Я хотел иметь свой дом...

Ева. И я тоже, Муни, мальчик мой, хотела иметь прочный очаг. Такой дом, чтобы море по ночам ударяло в его стены — бум! бум! а он бы смеялся, как мой отец, и смех этот был бы полон рыбы и сетей.

Клементе. Лили, ты недовольна? Ты найдешь ту нить и паука найдешь. Отныне твой дом — центр солнца, сердце всех звезд, корень всех трав, самая прочная точка любого камня.

Муни. Да, Лили, ты еще этого не знаешь, но скоро тебе не понадобится ни дом, ни река. Мы не будем плавать в ее водах, мы будем самой этой рекой.

Донья Хертрудис. Порой тебе будет очень холодно и ты станешь снегом, падающим на незнакомый город, на серые крыши и красные шапки.

Каталина. А мне больше всего нравится быть конфетой, тающей во рту у девочки, или солнечным зайчиком, заставляющим плакать тех, кто читает у окна!

Муни. Не огорчайся, когда твои глаза распадутся, ведь теперь ты будешь глазами собак, смотрящих на бессмысленно мельтешащие ноги.

Матушка Хесусита. Уж лучше это, и пусть тебе никогда не придется быть незрячими глазами слепой рыбы в самом глубоком из всех морей. Ты и представить себе не можешь, сколь ужасно это состояние: смотреть и ничего не видеть.

Каталина (смеясь и хлопая в ладоши). А еще ты очень испугаешься, когда станешь червяком, который будет вползать тебе в рот и выползать