Цена моих грез - Ева Ройс

И сейчас мне, откровенно говоря, херово. Хотелось вернуться, хотелось зацеловать ее личико, хотелось оправдаться, но я терпел. Сжимал зубы, гнал машину, выжимая всех “лошадей” досуха, и терпел.

Внезапный звонок вызвал во мне лишь раздражение. Захотелось выбросить ненужный аппарат из окна, но я, понимая бессмысленность поступка, принял вызов.

– Пашенька, пожар! – раздался взволнованный голос управляющего. – Мы пожарных вызвали… Огонь внезапно… И Даша, ее не нашли! Она где–то в доме, а тут пожар.

Во мне что–то оборвалось. Я развернул авто так резко, что едва не потерял управление и не врезался в какую–то тачку. Плюнув на возмущенные выкрики, вжал педаль газа до упора, молясь, чтобы успел. Только бы успел.

– Кто–то еще остался в доме? Кроме Даши.

Мой пульс зашкаливал. Даша в особняке сейчас задыхается в дыму, а я, блядь, еще половину расстояния не преодолел. Капец. И почему чертова машина не может ехать быстрее?!

– Девочки–горничные были, но Катька помогла им выбраться. Охранники говорят, что камеры не работают, они не смогли посмотреть, где Дарья. Ох, сердце мое…

– Спокойно, я сейчас приеду. Кто–то пострадал?

– Пара ожогов у всех, левое крыло загорелось первым. Я за Дашеньку волнуюсь. Ох, сердце мое…

Стиснул руль так, что пальцы побелели. Снежинка… Держись, маленькая.

– Отправляйтесь прямиков в больницу. Я с остальным разберусь.

– А Дашенька? – испуганно спросил Сергей Анатольевич. – Деточка–то осталась!

– Вы же вызвали пожарных? Тогда все будет хорошо.

Хотел бы я верить в свои же слова.

И, черт возьми, успел! Ворвался в дымящийся дом, в мой Ад, который начался уже на земле. Слушал ее голос, все говорил и говорил ей что–то, так уверенно, хотя внутри весь дрожал. Страшно. Как же страшно не вытащить. Как же страшно облажаться. И как же страшно за нее. А долбанное МЧС только за смертью посылать!..

Блядь, страшно. Руки трясутся.

“…– Паша… Уходи. Пожалуйста.

– Ты должна быть со мной, Даша.

– Я буду с тобой. Твоим огнем, твоим воздухом, твоим небом, твоей снежинкой… Только сейчас уходи!..”

Она просила меня уйти. Было бы смешно, если бы не было так горько и отчаянно. И нет, Снежинка, я тебя ни за что не отпущу, прости. Я понял, каково это – по–настоящему терять тебя.

“…– Есть возможность открыть дверь? Или огонь преграждает?

– Прошу, – повторяет она раз за разом, разжигая пожар внутри меня все больше. – Прошу тебя, пожалуйста. Прошу…

– Я не могу жить без тебя, Даша, – я понимаю это, как понимаю, почему дышу, почему сплю. Любить ее – естественный процесс, который я не могу прекратить по щелчку пальцев, потому что он сознанию неподвластен. Я люблю ее, как дышу.

– Уходи. Уходи. Уходи. Уход… Уходи… Я… Я хочу спать. Устала. Как же я устала… Уходи… “

А потом, когда смог, вопреки всему, когда вытащил ее из огня, искал на нежной коже ожоги, внутренне содрогаясь. Нет. Ожогов нет. Целовал Снежинку, наслаждался ее теплом, потому что до одури боялся целовать уже холодные щеки. Вдыхал в себя, как гребанный наркоман, всю ее.

– Даша… – не могу надышаться ею. – Как же я испугался… Даша… Малышка, девочка моя… – не могу отпустить ее, не хочу делить ее даже со Вселенной. – Солнце…

Но приходится. Твою мать!.. Я же утром бумаги на усыновление отдал Сергею Анатольевичу, чтобы он положил их в нашу с Дашей спальню, чтобы она зашла, увидела и… Простила. А сейчас они в горящем доме. Дьявол! Восстановление документов займет время, поэтому…

– Ты… Ты куда? – она пытается встать, а я так хочу остаться, но и в то же время хочу ей принести то, что, как дебил, не отдал в руки. Но сейчас поздно сожалеть, нужно действовать.

– Не вставай, Снежинка, – прошу ее. – Я сейчас приду, подожди немного.

– Куда ты? Встречать пожарных?

– Да, МЧС, – улыбнулся. – Ты сиди и отдыхай, хорошо? Скорая уже в пути.

– Паш…

– Что, солнце? – я не могу не посмотреть на нее.

– Береги себя.

Я должен разбиться в лепешку, но достать бумаги. Спальня в правом крыле, а эту часть дома еще не поглотил огонь так, как пожирал левую.

Дом мне не жалко, но люди… Каким местом я думал, полагая, что на поджог он не решится?

Знойный, мать твою, держись. Тебе конец. И не смей подыхать раньше, чем я выберусь. Я тебя, тварь эдакую, своими руками придушу. Хотя… Нет, ты будешь гореть заживо. И обещаю: тебе не понравится.

Думая, как уничтожу ублюдка, который удумал жизни меня учить, я полез в огонь. Укутался в плотный плед и медленно, озираясь, пошел на второй этаж.

Как же много чертового дыма и как же мало кислорода!..

Не понять, не ждавшим им,

Как среди огня

Ожиданием своим

Ты спасла меня.

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой,–

Просто ты умела ждать,

Как никто другой.

(с) Константин Симонов

Я проснулась, но открывать глаза не спешила. Я боялась реальности. Боялась узнать правду. И так горько – заниматься самообманом и утверждать, если не знаешь, то, значит, ничего не случилось.

Господи, прошу, пусть…

Мне пришлось долго уговаривать себя, чтобы наконец открыть глаза. Решение далось мне нелегко, однако я, пересиливая головокружение, поднялась и села на мягкой кровати.

В больничной палате никого, кроме меня, не оказалось. Койка рядом была пуста.

Медленно встала. Надо найти кого–то и спросить… Спросить. Он не мог не выбраться, он не мог оставить меня одну. Он просто не мог…

Когда я уже сделала несколько шагов в сторону двери, мой взгляд упал на деревянный комод, на котором лежали листы… Не может быть… Взяла их в руки, глотая ставший вязким кислород. Не может быть…

Я смотрела на бумаги, которые сжимала непослушными пальцами, смотрела на рисунок, нарисованный Даней и Владом, подпаленный по краям огнем… Смотрела. Не могла поверить. Принять. Произнести что–то.

Только слезы все катились из глаз, застилая обзор, и ровные печатные буквы, где черным по белому было написано, что отныне я документально мама своих мальчиков, расплывались. Я, испугавшись, что испачкаю такие важные документы, отложила их обратно и сползла на пол, не в силах стоять прямо. Из меня будто вынули стержень, и я сломалась.

Мы ждем слова, хотя надо ждать поступки. Я так жаждала слова, что даже не замечала его поступки, которые были лучше “я тебя люблю”.