Зверь с той стороны - Александр Сивинских

В чемодане хранятся историко-краеведческие записки аж трёх поколений Капраловых. И одного поколения Басарыг, представленного мною.

Я расстегнул заедающие замки, откинул крышку (изнутри украшенную фотографиями популярных в шестидесятые актрис) и достал парочку тетрадок. А потом принялся рассказывать, где-то приукрашивая, где-то домысливая и привирая, изредка обращаясь к тексту, но чаще к памяти. После возникновения Филиппа с чаем и пирогами я иногда апеллировал к нему, как собирателю части документов. Но он был довольно скуп на комментарии; со значительно большим энтузиазмом налегал на сдобу. Помощь его, в основном, сводилась к рекомендациям воздержаться от тех или иных подробностей, освещённых им ранее. Получилось в результате примерно следующее.

…Во второй половине восемнадцатого века этот глухой край населен был не густо. Стояла деревянная крепостца Сарацин-на-Саране, несколько русских крестьянских сёл, включая Петуховку, несколько марийских, татарских и башкирских деревень. Государство и нарождающуюся буржуазию в лице, скажем, вездесущих Демидовых он интересовал только в першпективе. Поскольку разведанных полезных ископаемых здесь не имелось, а искать их не хватало ни времени, ни средств. Или руки не доходили. Как во всякой порядочной глуши, была тут своя разбойная ватага, на равных соперничающая с властью за право диктовать законы. Возглавлял её отпетый мерзавец Трефилка Косой, в свободное от бесчинств время носивший личину купца сукном и скобяными товарами. Казачки из Сарацинского гарнизона время от времени щипали банду, но разгромить полностью (тем паче поймать атамана на горячем) не выходило — разведка у Трефилки была поставлена на совесть.

Однажды, а именно, в году 1756-ом, ватажники проведали, что из крепости собирается по перволедью санный обоз. Не то в Невьянск, не то в Императрицын, а то и в самый Оренбург. Вроде, рыбный. "Неужто тамока своей рыбы мало?" — задумался Косой. "Вот не верю, и всё тут!" — воскликнул он перед особо приближенной братвой, предвосхищая Станиславского, и хватил шапку оземь.

Обоз был обречён разграблению.

Засаду разбойники устроили тактически безупречно. От избранной точки до Сарацина было сутки ходу, никакая помощь не поспеет. Да и не собирался Трефилка рассусоливать, думал покончить с делом за минуты. Река в том месте ненадолго разливается, образуя широкий плёс, открытый всем ветрам и пулям; зато берега словно на заказ — высоки, обрывисты и густо поросли кустарником. Выше и ниже плёса речное зеркало здорово сужается, что позволяло устроить классические завалы из подрубленных деревьев.

И вот время «Ч» настало. Падал необыкновенно густой снег. Вьюжило. Ватажники скалили зубы, грели дыханием пальцы и ждали. Показался обоз — девять саней, пятеро казаков с пиками. "Эвона как! Это што, с пикам-то молодцы — рыбу никак охранять?!" — ещё раз порадовался собственной прозорливости Трефилка. Он пронзительно свистнул. Повалились сосны. Хлестнул первый выстрел — для острастки, под ноги. И вдруг сценарий рухнул. Ожидаемой паники среди обозников не поднялось. Возницы быстро скучковали сани, на одних розвальнях откинули полог, откуда показалось злобное рыло снаряжённого двухдюймового «единорога». Пушчонка рявкнула, плюнув картечью по кустам. Закричали раненые разбойники, сразу несколько. Казаки изготовили пики и сабли к бою, рванулись галопом вроссыпь — туда, где берега были поположе. Над рекой раздался зычный голос: "Берегитесь, канальи лесные, а того лучше тикайте, ежели жизнь дорога! Ибо на государственный транспорт напали, за что казни скорой и неминучей преданы будете!" Пушка стрельнула снова.

Сопротивление добычи поддаёт хищникам азарта. Трефиловские варнаки много превосходили противника числом и не знали страха смерти, потому что каждый давно поставил на себе жирный крест. На государство они однозначно клали с прибором, а мудрёное слово транспорт говорило им, что пожива, видать, будет богатой. Загорелась безжалостная схватка. Разбойники, ценой потери двух третей личного состава убитыми и ранеными, взяли верх. В санях, наряду с морожеными тайменями да судаками и тёплыми трупами защитников, они обнаружили блестящие лепёшечки размером в детскую ладонь. Полным-полно металлических лепёшечек, отлитых в самодельную форму для грузил к рыбачьим сеткам. Серебро, поняли счастливые победители. Трефилка, кривясь от боли в порубленном боку, бросился искать по саням живых. Его, больше чем рана, мучил вопрос: "Откель столь много?" Ему повезло, он нашёл обозного старшину, который при первой опасности удачно спрятался под дровнями с драгметаллом, отчего остался невредим. Трефилка задумчиво посмотрел обозному старшине в глаза и вдруг устало улыбнулся. Никого эта улыбка не насторожила, а зря! Побросав мёртвые тела под лед, разбогатевшие, как и не мечталось, разбойники ретировались. Следы их совершенно замело уже к вечеру.

Через неделю Сарацинский комендант нашёл подметное письмо. В нем грамотно и подробно давалась информация, как отыскать логово шайки Трефилки Косого, а также указывалось лучшее время для нападения. Прилагались и начерченные умелой рукой кроки местности. Карательная экспедиция выступила немедля. Пьяные ватажники были истреблены казачками практически подчистую. В живых остался один. Его люто пытали, дознаваясь, куда пропал одноглазый атаман и где начальник обоза — большой государев человек, бергмейстер. Между прочим, единственный, кто доподлинно знал координаты серебряной жилы. Старатели-то — и крепостные, и вольные — вот беда, поголовно погибли в схватке на плёсе. Пленённый варнак не знал ничего. Под калёным железом он только проклинал предательство Трефилки да звал весь в слезах матушку, прося у неё прощения, у покойницы, за житуху свою пропащую, беспутную. Однажды ночью он нашёл сил удавиться на собственных кандалах.

Два года спустя в Сарацин-на-Саране заявился прямиком из столицы богатый купец, одетый, однако же, не по званию, а в немецкое. В парике, лицом бритый, с крестом на шее и при грозной бумаге. То была купчая, за печатью едва ли не императорской канцелярии, а уж Берг-коллегии точно. Все земли по реке Арийке, от сих до сих по государственному реестру, переходили во владение подателя бумаги, Устина Трефилова. С разрешением строить заводы и разрабатывать недра. Для грядущих работ пригнал Устин две сотни крепостных с Волги. Один глаз его был, между прочим, перевязан чёрной ленточкой, что породило вкупе с говорящей фамилией всяческие толки. Например, сколько и кому нужно сунуть, чтобы такая, в общем-то, невозможная купчая — на царские, повторяю: царские земли! — стала реальной? Или каким образом человечишко подлого звания может вдруг получить орден и сделаться столь важной птицею? Но особо болтливых и востроглазых живо забили в колодки без объяснения причин. Их поглотила Сибирь. Слухи пропали. Трефилов открыл рудник, построил металлургический заводик, при них — посёлок и начал добывать серебро. Посёлок назвали без затей, Серебряным. Добытый металл он честно продавал государству по установленным ценам. Весь ли? Как знать…

К началу двадцатого века Трефиловы сделались хозяевами целой империи. Пусть небольшой, но крепкой. Штук пять заводов, серебряный рудник, железный рудник, карманные уездная полиция, чиновничество, суд. Ну и прочие сопутствующие прелести. Жили они исключительно в столице, где по случаю прикупили дворянский титулок вместе с уютным особнячком, но на охоту либо гульбу приезжали сюда. Охоту они до смерти уважали! До смерти!… Особенно волчью и медвежью.