Должно ли детство быть счастливым? - Екатерина Мурашова

— Я хотела бы поговорить с самой Миленой.

* * *

Милая, круглолицая; как и мать, склонна к полноте.

— Ты помнишь что-нибудь из бабушкиных тетрадей?

— Да, конечно. Вот, например, это: «Не изменить. Прогнили занавески, и петли разошлись. Не строй мостов, они обречены. Освободи себя от плоти и лети́. Сквозь океан и континенты, эфир пронзая. Пусть и твои слова летят и падают, как им угодно. Они первичны и хотят спасти так много. Возможно, они найдут любовь…» Это Уильям Уильямс. Перевод бабушки.

Девочка, которая не прочла ничего, кроме детских детективов? Кажется, с тех пор она существенно отэволюционировала…

— Смерть — она как человек. Любит, чтоб ее уважали. Допускает, чтоб над ней пошутили. Но терпеть не может, когда ее высмеивают или презирают.

— Ну, в общем, да. Не случайно же Смерть издавна человеком и изображали.

— Бабушка говорила, что все очень боятся боли перед смертью. А она на самом деле — мозговая иллюзия, на девяносто процентов рождающаяся из самого страха. Если принять, что ты именно умираешь, а не что-нибудь еще, то все делается сразу гораздо проще. Кажется, это правда, потому что бабушка почти не пила таблеток. И уколов ей делали меньше, чем другим, мне медсестра сама сказала.

— Твоя бабушка во что-нибудь верила?

— Это вы про бога спрашиваете? Не знаю. Мы никогда об этом не говорили. Я думаю, что нет. Но она знала, как все устроено.

— И рассказала тебе?

— Да, она говорила… Но предупредила, что я сейчас не пойму, и мне, типа, это сейчас и не нужно… А потом оно акта… актоу…

— Актуализируется?

— Вот, точно!

— Ты сама придумала проводить всех тех, с кем бабушка там была, или это она тебя попросила?

— Сама, конечно! Я как будто еще с ней побыла, и это очень здорово и правильно: я так чувствую, и другие там тоже говорят. Так, знаете, когда сама музыка уже замолчала, а еще в ушах как-то звучит что-то, шлейф или эхо, постепенно затихая, не знаю, как точно сказать… А вот в бабушкиных тетрадях так точно это все сказано! Как это вообще люди так могут!

— Ну, я так понимаю, там — поэты и мыслители. Им положено. Они же вроде органа познания у всего человечества. Ну, как, допустим, солдаты — это зубы и когти. Ты храни эти тетради. Они тебе еще пригодятся. И даже, может быть, твоим детям.

— Ну конечно, сохраню. Я уже придумала: я, когда все прочитаю, такой железный ящик возьму и в полиэтилен их заверну. И пусть лежат; когда надо, всегда можно будет достать.

* * *

— По стечению обстоятельств ваша мать совершенно уникальным образом провела вашу дочь через важнейший этап взросления. Это была ее последняя в жизни задача; полагаю, она сама именно так это и видела. И она выполнила ее поистине филигранно, с блеском. И ушла спокойно.

— То есть вы думаете…? Она на самом деле и вправду после визита к вам еще только два раза туда сходила, со всеми попрощалась и сказала, что никогда не забудет… И они ей тоже… Мне потом медсестра позвонила, я ей давала мой телефон на всякий случай. То есть вы думаете, у нас все нормально? — спросила женщина, стараясь заглянуть мне в глаза.

— Более чем, — убежденно ответила я.

На прием они пришли вдвоем. Курносая и кудрявая девочка лет тринадцати-четырнадцати и женщина в костюме а-ля кримплен моего детства, расцветка — крупные цветы, прямая юбка до середины колена, очевидно, бабушка, совершенно не молодящаяся, но бодрая, энергичная и привлекательная.

Проблема оказалась тоже, пожалуй что, из серии «ретро»: девочка в соответствии с возрастом экспериментирует со своей внешностью, а бабушке это кажется то вульгарным, то попросту опасным (недавно, пытаясь выпрямить волосы, сожгла их так, что паленым воняло по всему подъезду хрущевки). «Я ж о ней забочусь, чтоб выглядела хорошо и себе не навредила, потом-то не исправишь! А она не понимает, объясните ей хоть вы…» «Имею право, мои волосы, хочу — вообще налысо побреюсь!» — это реакция девочки Светы, причем видно, что ругаются они привычно и как бы «не всерьез». Бабушка закашлялась — внучка в ту же секунду подалась вперед с тревожным лицом, полезла в свой рюкзачок: «Баб, воды?» Тоже редкость на сегодняшний день — такая моментальная чувствительность подростка к состоянию старшего. Любят друг друга, даже души друг в друге не чают.

Бабушка начинала с продавца на кассе, сейчас работает начальником бакалейного отдела в крупном универсаме, свою работу честит на все корки, но — любит: «Это мой второй дом, чего уж там, всё про всех знаю, все девочки ко мне со своими делами бегают». В «первом» доме часто — гости, бабушкины и внучкины вперемешку, обе любят готовить, изобретать новые блюда, пробовать найденные оригинальные рецепты. Бабушка научила Свету играть на своей старой гитаре на пяти аккордах и подбирать мелодии; теперь музицируют по очереди, гости поют, иногда даже танцуют, особенно если собираются Светины девочки — бабушка любит на них смотреть («Уж как они выкобениваются! Мы-то по-простому танцевали…»), но иногда не выдерживает, присоединяется — и тогда «показывает класс». По вечерам смотрят комедии и сентиментальные фильмы, часто вместе плачут и, конечно, смеются над ними, бабушка читает внучкины книжки (ей нравится), обе вышивают картины крестом, в квартире живут трое калечных, но веселых и проказливых животных: кот без уха, собака с тремя лапами и нелетучая ворона. Двух первых умирающими когда-то подобрала на улице и вылечила бабушка, вороненка два года назад принесла внучка. Счастье? Ну конечно.

Но они живут вдвоем. Как это получилось?

«Как мне с ней дальше-то? — вопрос бабушки. — Она ведь озорная, в меня, — нет той дырки, чтоб нос не сунула. И возраст сложный, ежиковый: иголки во все стороны торчат. А мир-то нынче другой, чем в мое время, я в нем не всё и схватываю уже, мозги-то заскорузли, как бы мне с ней не упустить чего или, наоборот, не пережать где».

Света убежала в школу, мы разговариваем с бабушкой.

— Почему вы живете вдвоем? Где родители?

История, полная трагедий, как чаша до краев. Самый тот случай вопросить у мира: что же это всё мне одной?!

У Любови Николаевны было трое детей и муж. С мужем жили не очень ладно: он сильно выпивал, впрочем, почти всегда и почти до самого конца исправно работал на заводе токарем. Конец наступил довольно рано, в 46 лет: цирроз, онкология, в конце супруги даже поговорить успели (он тогда уж пить не мог), всё обсудить, покаяться друг перед другом. В общем, жили не очень, простились хорошо. А дети у пары получились чудесные (надо думать, родились еще до окончательной отцовской алкоголизации): не красавцы и не интеллектуалы, но легкие, веселые, заводные — всем и себе в радость. Два мальчика и девочка, почти подряд, между собой когда дрались, когда дружили, но если снаружи кто обидит — моментально вставали спина к спине и друг за дружку горой при любых исходных.