Вечный шах - Мария Владимировна Воронова

Повторюсь, я не принимала происходящее всерьез. Эти несчастные лифчики казались мне просто интересной логической загадкой, не больше, и я была ошарашена, когда мужа арестовали. И то пребывала в уверенности, что это глупое недоразумение разрешится максимум к утру.

* * *

Смульская вольготно расположилась на свидетельском месте, как на кафедре для научного доклада. Ирина не заметила у нее на лице даже тени волнения, которое обычно бывает даже у самых незаинтересованных свидетелей.

Очень сдержанно, в подобающих выражениях она рассказала о преследованиях со стороны Вики Ткачевой, которым подвергалась на протяжении года.

— Мы с мужем понимали, что стали жертвой неуравновешенной и, вероятно, не совсем здоровой девушки, поэтому старались относиться снисходительно, но всякому терпению приходит конец, — вздохнула она, — естественно, если бы сейчас у нас был выбор, мы бы предпочли терпеть и дальше ее террор, чем переживать то, что мы сейчас переживаем, но, увы, что сделано, то сделано, а со своей стороны я хочу подчеркнуть, что у Бориса Витальевича не было никакого желания причинить Виктории вред. В произошедшем есть доля и моей вины, я не должна была отпускать его к ней в таком взвинченном состоянии, но беда в том, что я и сама находилась очень далеко от точки равновесия. Сами понимаете, товарищи, мать теряет хладнокровие, когда угрожают ее ребенку.

— А почему вы не обратились в милицию? — поинтересовался заседатель Миша. — Вы же знали, кто подослал этих парней к вашей дочери, их бы быстро прижали, и Ткачева бы припухла.

Ирина многозначительно кашлянула, но Миша вряд ли понял ее намек тщательнее подбирать слова.

Протяжно вздохнув, Смульская достала носовой платочек и тщательно промокнула губы, будто после еды.

— Ах, молодой человек, — произнесла она нараспев, — хотела бы я разделять вашу веру в нашу милицию… Вы уж простите, товарищи, за прямоту, но нас бы просто подняли на смех, если бы мы обратились в отделение.

— Попытка не пытка, — хмыкнул обнаглевший Миша, — ну и поржали бы, ну и что?

Бабкин со своего места выкрикнул, что суд не гадает на кофейной гуще, подав голос, кажется, впервые за весь процесс.

«А интересно, чего это он такой покладистый? — вдруг подумалось Ирине. — Будто и не обвинитель, а так, для галочки сидит. Даже ни одной жемчужины своего фирменного юмора не выдал. Или весь его пафос и задор только для простых людей, а для небожителей вроде Смульского он будит в себе милосердие?»

Но насчет кофейной гущи он прав. Суд не рассматривает альтернативные варианты развития событий. Да, на девяносто девять процентов сотрудники отделения включили бы дурочку и мурыжили Смульских, пока бы им самим не надоела эта клоунада. Заявление бы не взяли, но Борис Витальевич с женой хотя бы пар выпустили… Хотя нет, стоп! У среднестатистического дяди Васи с тетей Машей и вправду бы не приняли заяву, но тут-то приличные люди со связями на самом верху. Господи, да им даже идти никуда не надо, просто позвонить секретарю обкома, и милиция сама прибежит через десять минут. А через пятнадцать хулиганы будут уже сидеть в обезьяннике и каяться. Смульские не хотели огласки, это верно, но разве время беспокоиться о репутации, когда в опасности твой ребенок? Тем более совесть Бориса Витальевича чиста, он с Ткачевой не спал. Взрослые люди, мадам Смульская вообще врач, доктор медицинских наук, на секундочку. Кто-кто, а она должна понимать, что на психопатов не действуют уговоры, они понимают только силу, да и то с трудом, и реагируют на происходящее не так, как обычные люди. Ведь события развивались так, что Вику уже нельзя было считать просто надоедливой влюбленной дурочкой, понятно было, что девушка больна, а без лечения любая болезнь прогрессирует. Сегодня Вика подсылает гопников, а завтра, не добившись желаемого, убивает Смульскую и ее дочь, чтобы устранить все препятствия для воссоединения с любимым. Главное получить то, что хочется, для этого все средства хороши, а на уговоры, доводы рассудка и прочий абстрактный гуманизм плевать она хотела с высокой колокольни.

Нет, на месте Смульских Ирина бы точно воспользовалась своими связями, чтобы нейтрализовать Ткачеву. Хотя, как знать, может, Борис Витальевич пожалел девочку и решил дать ей последний шанс. Собирался поставить ультиматум, мол, или ты исчезаешь из нашей жизни, или заезжаешь в психушку с пожизненным диагнозом. Выбирай! Да, скорее всего, так и было, просто прораб перестройки и адепт гласности не может публично признаться, что хотел обратиться за помощью к карательной психиатрии, которую сурово осуждал в своих речах.

— Увы, молодой человек, мне слишком хорошо известно, что, пока тебя не убили, милиция даже не почешется, — вздохнула Смульская, — вы уж простите меня, но это так. Кроме того, моя дочь тонкая, нежная, домашняя девушка, она и так пережила шок, и я боялась его усугублять, заставляя ее общаться с милицией, чьи манеры, с чем, товарищи судьи, вы не можете не согласиться, весьма далеки от деликатности.

«Видно, девушка настолько тонкая, что даже мои манеры для нее недостаточно хороши, — хмыкнула про себя Ирина, — одна мысль о посещении суда заставила ее вегето-сосудистую дистонию разбушеваться так, что потребовался больничный лист. Можно повредничать, потянуть процесс до ее выздоровления, но что-то подсказывает, что дистония не отпустит нежное создание из своих цепких лап, пока папаше не вынесут приговор».

— А это были одни и те же гопники? — спросил Миша. Видимо, тема подъездных гоп-стопов задевала какие-то струны в его сердце.

— Что вы имеете в виду, молодой человек? — Смульская приосанилась, а Ирине вдруг показалось, что она кинула на Бабкина острый начальственный взгляд. Черт знает, наверное, померещилось.

— Я спрашиваю, на вас и на вашу дочь напали одни и те же парни? — пояснил Миша.

— Господи, откуда же я знаю… Мы же в милицию не обращались.

— Но с дочкой-то наверняка обсуждали, как все было, — перебила Шарова, — и не по одному разу, неужели не сравнивали, как выглядели ваши обидчики, а как — ее?

Смульская снова промокнула рот носовым платочком.

— Товарищи судьи, прошу принять во внимание, что мы с дочерью не бабки на лавочке, чтобы по сто раз мусолить одно и то же. Я — директор научно-исследовательского института, дочь — клинический ординатор, у нас обеих хватает в жизни забот и впечатлений. Случилось и случилось, надо поскорее забыть и жить дальше, вот и все. Кроме того, от стресса мы плохо запомнили их лица, — подумав немного, Смульская добавила: — И в парадной к тому же было темно.

Адвокат уточнил, в каком состоянии Борис Витальевич поехал на встречу с Викторией. Смульская ответила,