Лупетта - Павел Вадимов

А потом я оденусь, выйду из дома, дождусь маршрутку и поеду покупать Цветок. Не шикарную композицию из лилий и орхидей. Один простой маленький Цветок. Но обязательно с большой буквы. Из тех, что растут на хвостах воображаемых девушек. Попрошу, чтобы его укутали как следует, мне почему-то всегда казалось, что в этот день слегка подморозит.

От метро «Владимирская» до красного дома на Марата минут пятнадцать быстрым шагом. Но в этот день я прискачу туда минут за семь. Я буду ждать ее, как всегда, под облезлой аркой, перемигиваясь с котом на подоконнике. И когда она выйдет, нежно поцелую и скажу дежурные, но очень нужные слова. Такие, которые превращают облачка пара, вылетающие с ними изо рта, в Les papillons blancs. После этого, слегка замешкавшись, вручу картинку и Цветок. А потом... Потом мы пойдем в ресторан. Не в самый шикарный, но в такой... где вкусно и не мешают. Какие-нибудь экзотические морепродукты, она их любит. Сначала, разумеется, сырная закуска и суп-пюре. А вот главным блюдом будет что-нибудь позаковыристей. Большие виноградные улитки. Маринованные черные креветки. И, конечно, приличное вино. Чтобы от одного названия журчала слюна и звенело в ушах. Какое-нибудь «Шато Смит О Лафит Пессак Леоньян Крю Классе».

После ресторана поедем ко мне. Нет, не домой и не в гостиницу, а в съемную квартиру. Ведь к тому времени мы уже будем вместе. В этом нет никаких сомнений. Вот почему обязательно должна быть квартира. Хотя бы однушка. И без телефона. Непременно без телефона. Потому что я больше не могу встречаться с ним взглядом. Просто не могу... Не позвоню! Слышишь ты, не позвоню!!!

Я еще месяц назад знал, как пройдет этот день. Долго готовился. Планировал. Грезил. Но все пошло наперекосяк. Даже не наперекосяк, а... Да что там говорить, в общем, хуже не придумаешь. Никакой встречи. Никаких цветов. Я сижу всю ночь на диване, уставившись на свою дурацкую мазню. Сна ни в одном глазу. Табака хватит еще трубки на три. Кофе, сбежавший из турки, давно высох. Покойник сыр выгнулся дугой на вчерашнем бутерброде.

У Лупетты сегодня день рожденья.

* * *

Но самые странные вещи происходят с памятью. Кажется, это считается одним из видов ретроградной амнезии. Я наблюдаю постепенное опустошение запасов воспоминаний, которое пугающе прогрессирует. Словно плешивая крыса с нарастающей жадностью выгрызает страницы из завалявшейся в старом библиотечном шкафу книги моей жизни. Хаотично, но в то же время избирательно. Я четко помню все, что произошло со мной с самого начала болезни, включая тот год, когда еще не знал о диагнозе. Иногда даже кажется, что я помню слишком много. Если же говорить о предшествующем периоде, сохранилась только одна сюжетная линия, которая впечатана в мозг раскаленным дьявольским тавром. А все остальное... Нельзя сказать, что я совсем не дружу с головой, но все же, если без шуток... В ротации остаются лишь наиболее запомнившиеся ролики детской кинохроники, редкие кадры юношеских ералашей, почти все значимые книги и... и ничего более!

Первые симптомы я почувствовал еще полгода назад, когда синим морозным утром выполз в больничный двор, едва придя в себя после второй химии. От резких порывов ветра слезились глаза и звенели крыши, но мне казалось, что это гордо звенят литавры моей трехнедельной свободы. Даже не верилось, что ненавистная капельница осталась в процедурной. И хотя мои стеклянные дуры весили не так уж и много, без них я чувствовал себя удивительно легким, почти невесомым. Хотелось бегать, бегать и прыгать, высоко-высоко, приземляясь на батуты замерзших луж. Кататься по снегу, покрытому желтыми собачьими каракулями и сургучными штампами испражнений, похожему на мою медкарту, испещренную неразборчивыми приговорами гематологических светил.

Ко мне, опираясь на изогнутый серый костыль, медленно приближался нечетко сфокусированный персонаж. Минуту спустя я с удивлением обнаружил, что его лицо расплывается в широчайшей улыбке, адресованной, по всей видимости, мне. Наверное, с кем-то спутал.

— Пашка, привет, а ты что тут делаешь?

— Да так, анализы после гриппа пришел сдать, — соврал я, мучительно вспоминая, кто бы это мог быть.

— А что в поликлинике не сдаешь?

— Ремонт там у нас. А с тобой что стряслось? — Пусто. Определенно пусто. Еще одна выгрызенная страница.

— Да навернулся тут по пьяни и ногу сломал. Ерунда, гипс скоро снимут. А я тебя сначала не узнал, думаю, он или не он... Вроде бы похож, да с головой какая-то фигня. У тебя же такой хайр был, какого хрена ты все сбрил, да еще и тюбетейку какую-то пидорную нацепил?

— Это называется не тюбетейка, а сванка. Специальная такая шапочка из козьей шерсти, национальный головной убор гордых сванов. Последний писк моды, ты разве не знал?

— Короче, ты совсем ошизел. Меньше трубку свою курить надо, у нас в конторе черносливом еще долго воняло, после того как ты свалил... Кстати, что не заходишь? Между прочим, тебя у нас вспоминают, особенно бабы... Короче, будет время — заходи, а я пойду гипс менять, а то номерок просру.

До сих пор не вспомнил, кто он такой. Может, сисадмин из одного агентства, где я работал год, нет, кажется, два года назад. Или верстальщик из другого. Бабы еще какие-то... Я четко помню сам факт своего пребывания в этих фирмах, но... как ни стараюсь, на память не приходит ни одного лица. Перед глазами мелькают одни пустые белые маски. Чушь какая- то! Кто бы мне объяснил, что все это значит? Почему одни лица из недавнего прошлого я забываю, тогда как другие встают перед глазами, словно годами намоленные иконы, заставляя размякшее от химиотерапии сердце сжиматься упрямым детским кулачком?

Стал бы я счастливее, если бы смог забыть всех? Покажите мне человека, для которого счастье — лишь забвение.

* * *

— Да?

— Здравствуй, это я... Ну что ты молчишь, не хочешь со мной разговаривать?

— Я люблю тебя.

— Не думал, что я тебе позвоню, да? Можешь не отвечать, я и так знаю, что не думал. Как же так, в свой собственный день рожденья я сама же тебе и звоню, вместо того чтобы ждать, когда ты соизволишь меня поздравить! А может, ты и не собирался звонить, скажи, собирался?

— Нет.

— Как ты быстро сдаешься. А тебе не приходит в голову, что, может... может, я жду, когда именно ты меня сделаешь счастливой? Хотя, по всем признакам, напрасно...

— Я люблю тебя.

— Давай сменим пластинку. Я и так уже жалею, что позвонила. Не хочу, чтобы ты понял меня неправильно. Я от тебя больше ничего не жду, так и знай — ничего. Просто хотела услышать, что с тобой все в порядке. Мне почему-то взбрело в голову, что... я подумала, что ты... В общем, не важно. Я, наверное, сама виновата. Вела себя, как дурочка. Не надо было так на тебя напирать. Я же чувствовала, чувствовала, что ты видишь меня другой, не такой, какая я есть на самом деле. Сначала мне это нравилось, а потом начало злить, и я хотела показать тебе, что я живой человек, а не статуя, на которую надо молиться. Показала, что и говорить... Ты... ты постарайся не думать обо всем этом, а? Конечно, такое трудно забыть, я понимаю, но все же. Не казни себя, ладно? В конце концов, можешь винить во всем не себя, а меня. Ты, наверное, считаешь меня мазохисткой, ведь только мазохистка может в свой собственный день рожденья звонить тому, кто сделал ей больно... И зачем, спрашивается? Наверное, чтобы было еще больнее. Нет, кто мне объяснит, почему я тебе звоню? Если бы мне кто-то еще вчера сказал, что в свой день рожденья я буду первая... первой набирать твой номер, я бы ни за что не поверила. Но ведь глупо, глупо, что все так заканчивается, глупо и все тут! Похоже, я должна сделать из всего этого какой-то вывод, но еще не знаю какой. Может быть, ты подскажешь? А мне ведь действительно кажется, что все, что произошло с нами, произошло не случайно, то есть именно так все и должно было сложиться, как бы дико это ни звучало... Ты не виноват, и я, я тоже не виновата, никто не виноват, просто есть что-то, что сильнее нас... Вот видишь, я не только мазохистка, но еще и фаталистка. С учетом того, что у тебя тоже, кажется, не все дома, интересная выходит картина. Но раз уж... раз уж у меня день рожденья, я тоже хочу сделать тебе подарок. Можем сегодня встретиться, если хочешь... Хочешь?