Я Кирпич - О'Санчес

Тут все весьма тонко! Вот, например, захотелось мне, на выходе из Василеостровской квартиры, водички попить – невелик искус, легко бы и потерпеть, и преодолеть, но мне и в голову не пришло не пойти у него на поводу: тотчас вернулся на кухню, напился кипяченой воды прямо из чайника. Попил в пару глотков – и опять к выходу, закрывать наружную дверь. Стою, казалось бы, в той же самой позиции, что минуту назад, в пальцах ключ наизготовку, но пить мне уже не хочется, и нет ни малейшего желания повторить путь на кухню, дабы снять с плиты чайник и еще раз жажду утолить! Потому что жажды нет, закончилась. А я остался – тот же, там же, в той же позиции, с ключом в руке. И где в этой ситуации мое настоящее я, подвигающее меня на деяния и поступки? До утоления жажды или после? Или непосредственно во время пития? Схоластический вопрос, ибо всюду, в любых вариантах поступков, действовало, чувствовало, мыслило мое истинное Я, моя настоящая сущность, пластичная, как вода или как политическая целесообразность: изменчивая по форме и агрегатному состоянию, но весьма прочная в… в этом… в чем-то таком главном, похожем на межатомные связи в химической формуле…

– Что-что, простите? А с любой стороны: держитесь асфальтовых дорожек – и вы обойдете весь парк по периметру минут за сорок пять. Если же дворец хотите посмотреть – ступайте вправо и туда, вперед, вдоль Средней Невки, и почти сразу же за мостом, Первым Елагиным, берите влево, мимо не пройдете, дворец весьма велик… Не за что. Что?.. Да, есть мост на ту сторону, Третий Елагин называется, но он в другой стороне, во-он там, за деревьями!.. Счастливо!

Так же и с моими «нарождениями», прорастаниями изнутри: ничего постороннего, ничего такого, что было бы не свойственно моему нутру, личности моей. Я сплю – я при этом живу, я проснулся – и опять живу, хотя совсем иначе, нежели во сне. А вот если бы причиной моих изменений-перерождений послужил все тот же пресловутый укус мелкой неблагодарной гадины, которую вот этими руками я от «ленты» отдирал… вот тогда бы я… вот тогда бы я – тонна шестьсот – понял бы это, сумел бы осознать!.. Спасительный инстинкт самосохранения подсказал бы мне вторжение инородной сущности в мою! А с другой стороны – и укус ведь на что-то повлиял!

Хорошо, но ежели рассуждать логически, и принять за основу гипотезу, мою доморощенную гипотезу о том, что меня укус не изменил, а моя обыденность все равно понеслась после этого кувырком… Стало быть… укус изменил окружающую действительность, со мною связанную! Именно так. Если, конечно, я ничего не упустил в ингредиентах, послуживших основой моих рассуждений. Но что-то из накопленного багажа я утратил… наверное… или что-то запамятовал… Это как сборы в дорогу: сколько ни пыхти, ни перепроверяй – всегда забудешь какую-нибудь важную-не-важную штучку-дрючку. Но мы – я, в паре с моим вторым Я – мелочиться не будем, ибо гипотеза, принятая за основу, очень даже неплоха: укус повлиял не сколько на меня, сколько на окружающее. Почему это, чем это? А ответ-то очевиден: кровь моя выскочила наружу, пролилась на эту дурацкую полупрозрачную субстанцию – и, тем самым, связала меня с тем невидимым ранее миром! Ай да я!

Ленту я обнаружил еще издалека, почти мгновенно, и вновь оробел перед нею, охваченный томительным темным страхом… вот-вот ужасом! Была смелость – и улетучилась, а я остался. Только что был смельчак, а теперь струсил. Оба – настоящие Севы Кирпичи! Но человеческое любопытство оказалось сильнее человеческого страха… что не удивляет… и, в то же время, очень, очень поразительно… странно для меня самого, любопытствующего под страхом… на грани… Одним словом, вытягиваю голову как гусь и приближаюсь… И медленно приседаю… на дрожащих коленках… Суперэго хнычет, а любопытство распирает. Вот так и гибнем все, от приматов до амеб, в погоне за неизведанными, либо непонятными, либо соблазнительными ощущениями.

Лента рванула мою руку на себя, да так сильно и резко, что я чуть было не завалился мордой вниз, в эту призрачную голубоватость! Это потому что не фиг на корточки присаживаться, корточки – ненадежная опора, надо было на стопу и на одно колено… вот так… если еще не поздно…

Жизненные силы, глубинные, те самые, которых не чувствуешь в повседневной обыденности, но которые и есть основа тебя самого – труса, храбреца, влюбленного, философствующего… пришли в движение и потекли из меня прямо в голубовато-прозрачную пасть… Эта лента мне как бы привиделась жаждущей глоткой, пьющей меня, жаждущей выпить меня… Один раз я вырвался от нее и, пока не поздно, пора повторять попытку. Я дернул рукой и плечом, всем корпусом – и рука моя верная правая радостно выскочила из жадного глоталища! Я победил! Но вместо того, чтобы радоваться очередному избавлению от… от… от… смерти, или, как это у Толкиена… от развоплощения, сунул я на ленту левую руку и тотчас же отдернул ее обратно! Зачем я это сделал, чего хотел добиться??? А фиг его знает! Прилип левой кистью – и дёрг-подёрг! И опять у меня получилось!

Чисто машинально подношу ладони к рукам… Ёлки зелёные: а это голубоватое субстанция-сияние по самые запястья… как бы по самые запястья на руки мне налипло. Я сразу скок, прыг в сторону от ленты… и остановился. Чтобы сообразить, осмыслить случившееся. И весьма остро, проникновенно вдруг понимаю, что хорошо бы чуть пораньше, еще до проведения опытов на самом себе, приступить к оглядке, раздумьям и прочим когнитивным процессам, как это и пристало человеку, почему-то считающего себя не глупее людей.

Елагин остров изрядно преобразился за те мгновения, что я был занят играми с лентой-людоедом.

Небо набрякло тучами, стало сизым, целлюлитным, просело почти до верхушек деревьев, самыми высокими и развесистыми из которых были дубы, неровным и мягким брюхом своим заслонило солнечные лучи, образуя искусственные сумерки посреди летнего дня, а из туч немедленно посыпался мелкий дождь, холодный такой, с туманцем… Левайсовские джинсы-скинни на мне были тряпичные, легкие, отнюдь не из брезентообразного денима, рубашка – джинсам под стать, да еще с короткими рукавами, неудивительно, что от всего этого новоявленного погодного букета у меня по всему телу гусиная кожа образовалась, бр-р-р…

Морось дождевая через минуту отступила, как бы раздвинулась в стороны от меня, а туман остался. Да не просто остался, но дополнительно уплотнился, словно бы сгущенка из тучи накрыла асфальтовую полоску, по которой я пришел «на место». Узкие округлые полянки вдоль дорожки, нарезанные двумя неровными ломтями по обе стороны от нее…

Типа кольца… или арены образовалось именно вокруг моей скромной персоны, а морось тем временем превратилась в ливень, который целиком и полностью сосредоточил свои усилия за пределами сего странного амфитеатра-поляны, выстроенной из тумана и волглых сумерек, из реденьких деревьев, по щиколотку стоящих в низкой, холмиками, траве; а центром всего этого совершенно очевидно являлся я, любопытствующий экспериментатор Сева Кирпич.

Туман, обрамленный ливнем – и все это при полном безветрии. О чем можно думать в эти странные мгновения?.. Что можно успеть рассечь скальпелем рассудка? Не знаю, как и куда устремлены мыслительные движения других людей, когда они удивлены и напуганы одновременно, а я только и смог, что понять: «под лопаткой чешется, вся эта голубая дрянь на руках не стряхивается никак, лишь бы трусы под джинсами не намокли от дождя… а может, лучше бы и намокли… для маскировки…» Труха всякая вместо мыслей. Что объяснимо и естественно, когда в голове каша из мозгов. Да, каша и мякина в желе, ибо я чувствовал себя окончательно поглупевшим, резко выпавшим из разума, накопленного за последние годы, плюс ощущение какого-то странного дежавю… Почему странного? – дежавю, ложная память, насколько я уяснил из почерпнутых сведений об этом психологическом феномене, по определению суть странные состояния разума, поскольку будь они реальные, эти воспоминания, то вся странность из них бы и улетучилась. А здесь странность несколько иного рода: я словно бы вспоминаю ранее виденные сны, а не переживаю ранее испытанное… воздушный шар почему-то увидел… И при этом точно знаю: не было у меня таких снов! Не было! Вот, знаю, что ничего подобного не снилось – и всё тут!