Кудеяр. Аленький цветочек - Феликс Разумовский

Только одна пенсионерка спешила прочь, торопясь увестивнучку. Рита спросила её:

– Не скажете, что там такое?

Старая женщина окинула её неодобрительным взглядом – «И этатуда же!» – однако ответила:

– Да милицию вызвали. Собаку бродячуюзастрелить. – И потянула за руку внучку: – Пошли, Анечка…

То, что дальше сделала Рита, ни в какие понятия оздравомыслии категорически не укладывалось. Бывает, мы совершаем поступки,которые много лет потом нас самих изумляют: ой, Господи! Да я ли этакоесодеял?.. И как быть-то могло?

А вот могло, оказывается, могло. То ли планеты как-нибудьпо-особому сошлись, то ли пятно на солнце выскочило, то ли ещё что… Знакомимсяс девушкой, через пять минут оказываемся с ней в загсе, потом живём долго исчастливо и умираем в один день. Или – бросаемся, расплёскивая корейскимисапожками талые лужи, к двери ларька, из-за которой вот-вот должен прозвучатьсухой хлопок выстрела. Стремительно распахиваем её и…

Продавец жался в углу за прилавком. В руках у него былтяжёлый нож-топорик для разрубания мяса, но держал он его не угрозы ради, а какбы желая заслониться широким лезвием, словно щитом. А прямо перед Ритой, спинойк ней, стоял участковый Собакин. Он не оглянулся на резкий скрип распахнувшейсядвери. Цепко расставив ноги в неизменных хромовых сапогах, он медленнорасстёгивал кобуру. Он не спускал глаз с четвероногого правонарушителя: вдругбросится!

Но пёс бросаться не собирался. На это у него ни сил, нигордости уже не осталось. Крупное, побольше средней овчарки, облезлоетускло-бурое чучело обречённо сгорбилось возле дальней стены. Пёс часто дышал,приоткрыв пасть, и на обращённом к людям боку рельефно просматривались всерёбра. Выражение гноящихся глаз было отчётливо скорбным. «Кончайте, что ли,скорей…»

– Андрон Кузьмич!!! – завопила Рита. – АндронКузьмич, погодите!!!

Собакин, уже взявшийся за пистолет, нехотя оглянулся на неёчерез плечо:

– Тебя только не хватало. А ну выдь!

Но эмоциональный вихрь, внёсший Риту внутрь магазина, ещё неиссяк, и она ринулась между участковым и псом.

– Он что, покусал кого-нибудь? Покусал? Ну, скажите,покусал кого-нибудь или нет?

Андрон покосился на продавца.

– Да нет вроде, – пробормотал мясник.

– Он ваше мясо украл? – продолжала наседатьРита. – Бифштексы поел? Куриц импортных попортил? Господи! Живое существонесчастное из-за куска убивать!!!

Костей и недоеденных ошмётков на полу, кстати, видно небыло, и продавец снова помотал головой, опуская свой нож. Определённо не он былинициатором всей этой затеи. И уж всяко ему не улыбалось отчищать своймагазинчик, в котором после собачьего расстрела не скоро небось возобновитсянормальная торговля. Если возобновится вообще. Кто к нему пойдёт-то послетакого?

Пёс между тем почувствовал неожиданное заступничество, и внём встрепенулась некоторая надежда. Молодая женщина ощутила, как он ткнулся веё ладонь горячим, больным, потрескавшимся носом. Потом робко лизнул. Тут Ритапоняла, что будет отстаивать этого чужого, никогда близко-то не виденного псапоистине до последнего.

– Так скажите хоть, что он натворил?!

– Да что. Побирался, – буркнул продавец. –Жорева поклянчить… подкармливаю я его иногда… если какой кусочек заветрится.Мужик один на лапу ему наступил… он взвизгнул, мужик испугался… Замахнулсяавоськой, а он на него гавкнул…

Кобелина, нечистопородный ротвейлер, в самом деле могперепугать кого угодно. Особенно в своём нынешнем состоянии. Взъерошеннаяшерсть, розовая проплешина на спине, позвонки, торчащие, словно гребень удинозавра… «Уберите собаку, она бешеная! Она укусит сейчас! Милиция! Гдемилиция? Я жаловаться буду…» Андрон хмуро поглаживал пальцами кобуру.Предстоявшее мероприятие его тоже не приводило в восторг. Однако авторитетследовало соблюсти. Он сурово проговорил, обращаясь к Рите:

– Или пристрелю сейчас, или забирай куда хочешь.

– А вот и заберу! – ответила Рита. Больше всего еёволновало, где бы взять верёвку для поводка. Покамест она крепко ухватила псаза грязный ошейник, благо это можно было сделать не наклоняясь. – Ну?Пошли, сукин сын.

Кобель покорно поплёлся с ней к выходу.

Мужика, потребовавшего над собакой расправы, Рита вычислиласразу. Крупный, полноватый дядька лет под шестьдесят, при очках, в толстомзелёном пуховике и меховой шапке резко выделялся среди любопытствующих тёток. Вотличие от них, ему было не всё равно, чем кончится дело. У него было лицочеловека, уверенного в торжестве справедливости. Рита и пёс улыбнулись емуодинаково – в сорок два зуба.

Праведная суровость на лице мужика сменилась недоумением,быстро перешедшим в откровенную злобу.

– Товарищ милиционер!..

– Собака не бродячая, она принадлежит гражданке, –громко объявил участковый. – Товарищи, расходитесь!

– Таких гражданок под суд надо отдавать! –возмутился зелёный пуховик. – Безобразие!.. – И нацелил палецнепосредственно на Риту. – А псину твою ещё раз увижу – застрелю! Самзастрелю! Безо всякой милиции!..

Законность подобного обещания вызывала массу вопросов, иАндрон Кузьмич грозно нахмурился, но Рита не стала прибегать к его помощи. Онанабрала полную грудь воздуха… и ответила мужику в лучших традицияхПоганки-цветочницы.

– Валяй, стреляй! – радостно заорала она. – Ая тебя, гада сволочного, кастрирую! Тупыми ржавыми ножницами!.. – Голоссам собой вышел на нечеловечески громкий и пронзительный регистр, от которогоначало закладывать уши. – Если только найду что отрезать!.. У тебя, утруса вонючего, небось и яиц в штанах нет!..

Зелёный пуховик мелькнул, исчезая за хлебным ларьком.Чувство освобождения было всеобщим. Над Варшавским рынком победно горело синеевесеннее небо.

Участковый откашлялся и уже сам мстительно наставил на Ритукрепкий указательный палец.

– А вас, гражданочка, вынужден оштрафовать! –объявил он очень официально и подчёркнуто громко. – За выгуливаниеживотного в неположенном месте… Без намордника и поводка…

– Да пожалуйста, Андрон Кузьмич! Штрафуйте наздоровье! – ликуя, ответила Рита. – Сколько с меня?

Между прочим, эпизода со спасением «сукиного сына» вбиографии Риты-книжной не значилось. Пока не значилось…

Желтоватое послеобеденное солнце щедро лилось в окнадиректорского кабинета. Переезд сюда, под Гатчину, происходил осенью – позднейи весьма непогожей, отопление, с грехом пополам запущенное в едва очухавшихсяот долгостроя корпусах, работало ещё еле-еле… Кабинет окнами точно на югпоказался тогда очень комфортным. Представить себе, что когда-нибудь в нёмбудет жарко, казалось решительно невозможным. Однако потом наступила весна, аза ней совершенно африканское лето, и академик Пересветов изменил своё мнение.Однако поезд, как говорится, уже уехал. Язвительный начлаб Звягинцев предлагалдиректору учредить ещё один кабинет, пусть, мол, будут «летний» и «зимний» –благо исторических, наших и зарубежных, прецедентов хоть отбавляй. На такой шагу Валентина Евгеньевича Пересветова, как он сам говорил, не хватилораскованности. Заместитель по общим вопросам Кадлец подошёл к делу серьёзнее: вкабинете директора повесили жалюзи. Не хухер-мухер – вертикальные, благородныхкремово-серых тонов. Жалюзи, правда, не перекрывали свет полностью, лишьнарезали его на тонкие полосы: люди за длинным столом щурились и двигалиголовами, пряча в тень то один глаз, то другой, поскольку оба спрятать неудавалось.