Гроза над Цхинвалом - Александр Марков

Возле каждого дома по местным обычаям была установлена сетка, по которой вился виноград, вовсе не для того, чтобы потом собирать ягоды и делать вино, а для красоты. Запеченные от жара виноградины были тоже по-своему красивы.

Комов зашел во двор одного из домов, подошел к кусту мелких местных роз. В Москве ни в одном магазине нет цветов с таким запахом, потому что все, что привозят в столицу, выращено в Голландии на специальных плантациях, в парниках, наполненных газом. Срезают их в противогазах, чтобы не отравиться. Пахнут импортные цветы искусственно, как будто перед продажей их взбрызнули духами, иначе они пахли бы не розами, а резиной.

Сергей нагнулся к розе, вдохнул ее запах, и вдруг понял, что она пахнет еще и тротилом, который впитала, как губка. Так бывает только после очень близкого взрыва…

По местным меркам пятиэтажки уже могли считаться высотками, чуть ли ни небоскребами. Все окна у них были выбиты. Они вылетели наружу, разбиваясь на тысячи, миллионы крохотных осколков, засыпав улицы толстым слоем, точно нетающим градом. Казалось, что идешь по битому льду, превратившемуся в мелкое крошево. Самые крупные кусочки были не более двух-трех сантиметров.

Сергей не знал с чем сравнить интенсивность огня, обрушившегося на Цхинвал. Может с тем, что было на подступах к Грозному, где осколки и пули превратили в сита все ворота в частных домах, сквозь них было видно восходящее солнце.

Столбы электропередач в большинстве своем завалились, как старые деревья во время урагана, некоторые из них срубило посередине. От них остались измочаленные пеньки, похожие на оторванные части человеческих тел, на тех столбах, что чудом устояли, болтались перерезанные осколками провода. Куски проводов, на удивление короткие, будто их не просто сорвали со столбов, но еще и несколько раз перерезали, валялись на дороге.

Сергей с Женькой шли по городу, заглядывали в знакомые дворы и не узнавали их, останавливались, начинали что-то снимать. Отснятое собиралось в причудливую мозаику. Она была пострашнее, чем фильм ужасов.

В одном из дворов хозяева оставили теленка, привязанного к дереву. Сам он оборвать веревку не мог, да и не собирался этого делать, вот и застала его здесь бомбежка. От теленка осталась только передняя половина, она лежала возле дерева, как будто тушу хотели подвесить, да так и бросили. Огромная лужа крови уже впиталась в землю, высохла, оставив после себя сухой бурый след. Задней половины теленка просто не было, зато рядом виднелась воронка, которую проделал снаряд от «Града». Некоторые жуки, делают в песке такие же углубления, сидят на дне и ждут, когда в ловушку угодит зазевавшееся насекомое. Оно карабкается по стенкам воронки, но они слишком крутые, и жертва, постепенно обессиливая, скатывается к поджидающему ее хищнику. Теленок тоже почти выбрался из воронки. Верхняя его часть лежала снаружи, а заднюю отхватил зверь, который прятался под землей. Комов подумал, что если разрыть воронку, можно наткнуться на его металлические останки.

В другом дворе на столе лежало то, что некогда было арбузом. В фильмах, когда в арбуз попадает пуля, он разлетается в разные стороны, как взорвавшаяся бомба, а в этом сквозные пробоины зияли в нескольких местах, через них и вытекла сладкая жижа, оставив пустую полосатую оболочку. Скорость осколков, которые врезались в арбуз, была слишком большой, они пробивали его навылет.

Выскребая внутренности тыквы, люди делают из нее страшные маски для Хэллоуина – вырезают треугольные глаза и зубастый рот. Оболочка этого арбуза тоже напоминала маску. Ее изготовила война, но сохранить сделанное не смогла. Арбуз уже деформировался, начал расплываться.

– Положим, картинка для твоего фильма будет… – начал оператор, но Сергей его прервал.

– Да с чего ты взял, что я фильм буду делать.

– Будешь, будешь. Просто обязан. Что я зря, что ли все снимал?

– Ты и в подвале снимал, как мы пили?

– Нет, это не снимал, – сокрушенно вздохнул Женька. – Зря, наверное.

Они вышли на какую-то улицу, прошли по ней несколько десятков метров и наткнулись на заехавший в кювет колесный бронетранспортер, выкрашенный в черную матовую краску. Издали казалось, что на ощупь у него должна быть такая же поверхность, что и на антиперегарных сковородках. Машина почти не закоптилась, только левое переднее колесо вывернуло взрывом. Бронетранспортер походил на человека, сломавшего ногу.

– Ты с людьми поговорить не хочешь? Синхроны будут нужны. Без них никак, – сказал оператор.

– Эт точно, – согласился Сергей.

Но не хотелось ему лезть в душу к людям, которые только что пережили смерть близких или потеряли их, не знают – живы они или нет, уехали во Владикавказ, куда в первый же день боев потянулись колонны беженцев, или лежат на улицах города, как и сотни других пока неопознанных. Он знал, что эти кадры будут очень эффектными, но еще не был готов снимать их.

Люди ходили по улице, заглядывали в лица лежащих там и тут мертвецов, боясь узнать в них кого-то из родственников.

Отчаянный крик рвал барабанные перепонки. Журналисты увидели женщину, склонившуюся над мертвым телом, она тянула к нему руки и что-то кричала.

– Что случилось? – спросил Сергей.

– Она сына своего нашла, – пояснил прохожий.

Попадались распростертые тела грузинских военных, люди обходили их стороной, будто незваные пришельцы умерли не от пули, а от болезни пострашнее чумы, и если к ним прикоснуться, то зараза перекинется на тебя.

– Странно, что грузины своих убитых оставили, не унесли с собой, – негромко произнес Беляш. Помолчал и добавил: – Бросили, как испортившиеся механизмы, уже отслужившие свой строк…

Над трупами роились мухи. Сергей, заметив возле одного из убитых носилки с надписью «US», подумал, что и на плече мертвеца можно тоже отыскать такую же надпись – так в древности ставили на рабах клеймо, обозначавшее, кому он принадлежит. Мертвые рабы никому не нужны.

Женька приметил, что основная масса людей идет в одну сторону. Они влились в этот поток, он вынес их на центральную площадь, где располагалось здание Парламента. Оно смотрело на собравшихся пустыми глазницами окон. Некоторые из них деформировались, стали не квадратными, а округлыми, а то и вовсе какой-то непонятной формы, почернели по краям. Возле здания реяло трехцветное югоосетинское знамя. Вряд ли оно пережило грузинское нашествие. Наверное, его кто-то успел снять, сохранил, а теперь вновь водрузил на место.

От рекламного щита с плакатом, символизирующим дружбу Южной Осетии с Россией, почти ничего не осталось. Снаряд пробил его точно по центру, как будто в плакат специально целились.

Площадь заполнялась. Жители Цхинвала стремились сюда, повинуясь какому-то особому чувству, – так в древности, люди собирались в центре поселения, чтобы всем миром решить возникшие проблемы, определить, как жить дальше. Кто-то едва ковылял, опираясь на костыль, кого-то несли, подхватив под руки… Сергей жадно всматривался в лица этих людей – измученные, помеченные печатью скорби, и видел, что в глазах собравшихся теплится огонек надежды, веры в то, что больше подобных испытаний им выносить не придется.