Зеленый омут - Наталья Солнцева

Сергей испытывал двоякое чувство. С одной стороны значительности и серьезности происходящего, а с другой – шутовской подоплеки всего дела. Он никак не мог связать воедино свои противоречивые впечатления. Почему-то вспомнился обряд посвящения Пьера Безухова в масоны,[37]о котором он читал еще в школе. Была во всем этом какая-то зловещая нелепость.

От нечего делать он принялся листать книжку, вначале равнодушно, а потом все более увлекаясь…

Вытаскивая из сумки травы и корешки, Богдан недоумевал, как это отрава может получиться без запаха, когда тут все такое вонючее!

– Ну и гадость! – не выдержал он, уже жалея, что ввязался во все это. У него рассудок помутился от Алениной свадьбы, никак не иначе. Уж на здоровые мозги он бы такого не допустил. Проблему можно было решить значительно проще: подстеречь проклятого ублюдка где-нибудь в темной подворотне, дать хорошенько по черепу…и все. Просто и надежно. А тут – яд! Аж мурашки по телу. Прямо средневековье какое-то.

Лида привела его в лесную сторожку. И как только нашла в темноте? Она в лесу как в родном доме, наощупь все знает.

В сторожке они нашли свечи, зажгли. Богдан помог разжечь маленькую печурку. Девушка решила не откладывать приготовление зелья в долгий ящик, и тут же принялась за дело. Достала вышитый мешочек, в котором оказалась морская соль, насыпала вокруг себя, сделав магический круг. Богдан сидел на неоструганной табуретке и наблюдал. Вспомнилась Панночка из «Вия», которая летала в своем гробу, натыкаясь на невидимую преграду в виде очерченного мелом круга.

– Может, и мне круг начертить? – нерешительно произнес он. – Или насыпать? А? Как правильно?

– Ну, насыпь, коль хочется, – равнодушно ответила Лида.

– Черт! Ты можешь толком ответить, надо или не надо?

– Ты сейчас лучше нечистую силу не поминай! Лучше Богу молись!

– Да не умею я! – рассердился Богдан.

– Самое время научиться.

Девушка отвечала ему нехотя, между делом. Она поставила на огонь небольшую глиняную плошку, налила в нее воды. Рядом, в курительнице, зажгла ароматические травы. Пошел сизый дымок. По бокам пристроила две свечи – белую и черную, пооткрывала баночки, бутылочки, коробочки.

– Зачем это все? – думал Богдан. – Неужели мы в лесу мало накопали?

Лида не переставала приговаривать что-то, монотонно и непонятно. Наверное, магические заклинания, – решил молодой человек. Ему становилось то смешно, то страшно. И бояться вроде как нечего – сторожка обычная, травки разные сушатся, девчонка смирная, сама затея неправдоподобная, несерьезная. Неужели все это с ним происходит на самом деле?

– А мне что делать? – поинтересовался Богдан.

– Молитвы читай!

– Я ж сказал, что не знаю ни одной.

– Ну, говори, что знаешь, что помнишь…

В плошке что-то зашипело, по сторожке пополз неприятный запах. Богдан ощутил непреодолимую дурноту. Сами собой вспомнились слова «Отче наш».

– Отче наш, Отче наш, – пробубнил он несколько раз. Третье слово никак не шло на ум. – Отче наш…Нет, дальше не вспомню. Что же еще говорят в таких случаях?

Запах варева становился невыносимо удушливым, заволакивал сознание. Как девчонка там стоит? Лида не могла выйти из очерченного солью круга, ее движения становились все замедленнее. Или ему это казалось? То, что Лида – ведьма, он уже не сомневался. Она достала откуда-то блестящий, изогнутый кинжал, разрезала себе руку. Алая кровь капала в плошку с зельем, из которой поднимался зеленоватый пар. Богдана затошнило.

– Вот влип, так влип, – сокрушался он, преодолевая дурноту. – Если я отсюда не выберусь, кто отомстит Сергею? Надо молиться! – вспомнил он, но спасительные слова не приходили в голову. – Господи, помилуй! Помилуй, Господи! – забормотал он. – Господи, помилуй…

Сердце билось сильными толчками, разрывая грудь. Дыхание перехватывало. Он уже с трудом мог уследить, что там делала Лида. Она брала крошечные кусочки корней и травок, бросала в кипящее варево.

– Зачем мы перерыли столько земли, набили целую сумку всякой гадостью, надышались черт знает, чем, если нужно всего по капельке? – возмутился Богдан. Вслух он, конечно, этого не сказал.

Все было бы ничего, если бы не ужасная вонь, которую он уже с трудом мог терпеть. Что-то шипело, по стенам метались неясные тени.

– Господи, помилуй! – шептал он. Про отраву для Сергея он уже забыл. Самому бы выбраться живым!

Богдану казалось, что дверь сторожки открылась, и вошла черноволосая красавица в белом платье, в рубиновых серьгах. Она улыбалась алыми, как кровь, губами…

– Да это же Александра! – догадался Богдан. – И серьги на ней! Вот бы Вадим увидел! Если я ему расскажу, он не поверит.

Ядовитый чад становился все гуще, все удушливее. Фигура Лиды, танцующая и призрачная, ускользала из глаз.

– Господи, помилуй! – бормотал Богдан, все более запутываясь в происходящем.

Александра смеялась, закидывая красивую голову, блестя черными глазами. Серьги горели огнем…Или это горело пламя вокруг плошки с отравой?

– Убить хочешь? – спрашивала она то ли Богдана, то ли девушку? – Злое это дело. И страшное. Меня вот убили… – она перестала улыбаться. – Мишеля тоже убили. Всех убили…

– Что? Кого? – не понял Богдан.

Красавица рассмеялась звонко и растаяла в ядовитом дыму. Вместо нее появился гроб, в котором лежал молодой офицер. В его виске зияла небольшая круглая дырочка. Издалека зазвонили колокола, зацокали копыта по дворцовому плацу, заблестели сабли… Государь император гарцевал на белом коне, его плюмаж[38]развевался на ветру, из лошадиных ноздрей шел пар…

Богдан потерял чувство реальности. Может быть, он уснул.

Алена поймала себя на том, что никак не может вспомнить, как прошла ее первая брачная ночь. Мужа рядом не оказалось. Смятая постель, разбросанное белье, – вот и все, что увидела молодая жена, проснувшись утром.

Свадебное платье в свете по-осеннему неяркого солнца казалось сброшенным театральным костюмом, безвкусным и грубым. Так в безжалостном свете дня становится видна фальшивая позолота театральных декораций, еще вчера вечером, в темноте, под чарующие звуки музыки и затаенное дыхание зрителей казавшаяся королевским дворцом. Принц и принцесса превратились в обыкновенных, уставших от жизни, разочарованных людей с унылыми лицами, с которых сошел яркий грим. Длинные приклеенные ресницы и лихо закрученные бутафорские усы отвалились, роскошные одеяния помялись. Пыльные кулисы и некрашеные деревянные доски сцены вызывали острое отвращение и глухую тоску…