Тонкая нить - Наталья Арбузова

Моя война только начинается. Аллах ведает, сколько жертв нужно послать вослед каждому убитому чеченцу. В семье трое неотмщенных. Сколько в роду – не знаю. Вижу женщин в черных платках и мальчиков с повязками смертников. Не ищите следов жизни на Марсе. Красная планета – планета крови. Идет отравленное городское лето. У меня перед глазами зеленые горы. На лбу зеленая повязка. Впереди смерть.

Я не сдам без боя своего могущества женщине и под ростку-дегенерату. Жребий брошен. Возвращаю из корзины четыре взрывных устройства. Размещаю по четырем подъездам сорок девятого дома. Даю команду и закрываю глаза. Открываю – дом стоит, программа накрылась. И две копии тоже. Уцелела одна, запрятанная в массивную чугунную утятницу. Намек понял. Приволок сейф. Откуда – не скажу. В сейфе пока все цело. Начал слежку за семнадцатой квартирой уцелевшего дома. Там парень косит от армии. Зовут Антоном. Даже мать не знает, где он, на случай, если ее крепко прижмут. Звонит матери только с чужих телефонов. Раньше у нее не было определителя номера, но он боится на этом проколоться.

Звоню матери только с чужих телефонов. Она мне зачитывает текст повесток, всё кудрявей и кудрявей. Вовка объявится осенью – будем косить вдвоем. Нигде не числимся, зарабатываем установкой компьютеров. Так и дотянем до непризывного возраста. Квартиру сняли удачно. Кругом вода. Купайся – не хочу. Можно пойти от дома по бульвару, а можно перпендикулярно к нему. Все равно придешь к воде. Перед Карамышевским шлюзом стоят баржи с песком. Скрипят лебедки, брякают якорные цепи. Юнги в тельняшках перекликаются с берегом. Один пошел на веслах встречать товарища из магазина. Плавают саженками, загорают посреди мазутной гари. Уплыть с ними хоть по Оке куда-нибудь в Алексин. Пока что нырял с баржи. Пил из родника под тополем. Тот шуршал подсохшими листьями. Сидел сначала на его выпирающих из земли корнях. После, отсидевши задницу, лежал на одуванчиках. Их белый сок разрисовал мне ноги черным узором. Пришел домой – Вовка приехал, раньше, чем обещался. Плохо спал первую ночь. Спрашивал: ты ничего не замечаешь? мне кажется, за нами следят. Хватит, говорю, гнать. Ты, кореш, фуйню порешь. Нет, Антон… у меня предчувствие… И все ворочается. Встали поздно, поехали в Серебряный бор на пляж. Сошли с двадцатого троллейбуса на ближнем кругу. Это только двадцать первый до дальнего круга ходит, но редко. Сошли, значит. Возле военкомата танк стоит с вынутым мотором. На девятое мая сюда походную кухню привозили. Раздавали всем пшенную кашу с тушенкой в солдатских мисках. На стенде путь маршала Жукова – отсюда, из Серебряного бора, и до Берлина. Он к своей армии ополченье пристегнул и обучил жесткой наукой. Справа видны быки разбомбленного в те дни моста. Вдали, за Филевской поймой, как на ладони, высоко поднят университет, отвергший нашу с Вов кой любовь. Стараюсь туда не глядеть. Заливаю Вовке со слов деда, как подоспели в последнюю минуту к Москве сибирские части. Как проехали от вокзала на метро до Сокола, вышли – и пешком, в белых полушубках, на Химки. Рослые, мало запуганные вдали от Кремля. Немцы мост держали под обстрелом – мы по неокрепшему льду. Никак не должен был выдержать, а выдержал. Сибиряки морозцу за пазухой прихватили. Идет промеж нас мороз в белом полушубке, трещит по замерзшей воде, играет жаркой силушкой – поберегись! На рассвете объявились у врага под носом – не ждали? Там теперь ежи – последние рубежи. Мороз по коже дерет – до чего близко. Не к месту скажу тебе, Вовка. Чтоб чеченскую войну выиграть, придется их всех уничтожить, женщин и детей, а потом пустить себе пулю в лоб. С ними все ясно. Они не покорятся. Вовка слушает одним ухом, а сам все свое: следят за нами… Хотел кому-то по мобильному позвонить и не стал. Такое, говорит, ощущенье, что сейчас бабахнут в меня, как в генерала Дудаева. Пошли, говорит, скорей… а сзади мент уж взял под козырек. Предъявите документы. У Вовки нервы не выдержали – он рванул когти. Откуда-то сбоку двое в камуфляже с красными повязками хвать его. А меня уж держит мент – крепко держит. Вовка шепчет: бросай мобильник. Лопух, они и без выясненья личности на поезд в Чечню сажают. Там без имени продадут, и концы в воду. Им каждый косила убыток. Раньше за тысячу долларов откупались, теперь, в войну – за три. Всё готовы на фиг толкнуть, и оружье, и людей. Выбросил Вовка свой мобильник. Только один камуфляжник, с дубинкой – вернулся, подобрал. Тот лежал в траве, играл: там тарам тарара, там тарам тара. Я на своем номера стираю, а они опять вылазят. Даже больше оказалось, чем я писал. Собственный мой номер, материн, Вовкин, наши с ним фамилии. Привели нас, посадили. Из мобильников всю информацию выпотрошили, занесли в компьютер. Тот начал поиск. Нас идентифицировали как крутых косил. Мобильников не отдали. Приклеили к ним бирочку, будто дело нам шьют. Мой предательский мобильник подмигивал со стола, и это чувство слежки, что весь день доставало Вовку, передалось мне. Нас посадили с разными ментами по разным машинам. Отправили из Хорошевского межмуниципального военкомата – меня в Перовский, Вовку в Тимирязевский. Разговорчивый мент сказал – штрафбат в горячей точке нам обеспечен. Я человек неосторожный и невнимательный. Такие с войны не возвращаются. То есть возвращаются спецгрузом в черном тюльпане. Вспомнил завербованного Фанфана-тюльпана, улыбнулся. Простился со своей короткой молодой свободой. Помахал старому тополю при съезде с моста и белоснежным голубям в небе. Написал менту на руке телефон матери на случай, если в Перовском военкомате не дадут позвонить. Здесь не разрешили. Почувствовал – больше за мной никто не следит. Что должно было случиться, случилось.

А вот и нет. То ли еще будет. Осуществив тонкую наводку при задержании и идентификации косил, я вывел ярлык семнадцатой квартиры на рабочий стол. Она пустовала недолго. Вечером пришла девчонка с рюкзачком – у ней был ключ. Полезла в компьютер искать сообщений. Нашла – привет, Наташа. Вовка приехал, мы пошли на пляж. На дверные и телефонные звонки не отвечай. Наташа прочла инструкцию и перешла к действиям. Полезла в холодильник, нарыла немного пельменей, сварила. Положила в сгущающейся темноте темноволосый стриженый затылок на диванный валик. Заснула, не зажигая света, не вымыв посуды, не разобравши рюкзачка. Три дня жила, не отвечая на звонки, которых было довольно много. Варила макароны, посыпала тертым сыром. После напечатала рядом с посланьем Антона: мальчики, вы поросята. Заперла квартиру и пошла. Я прекратил за ней слежку. У меня дела поважней.

Взрывные устройства я носил ко всем военкоматам – ничего не выходило. Вдруг сразу две удачи: в Перовском и в Тимирязевском. Они только что набрали большие партии призывников. Не стали ждать осени. По телевиденью показали эти кадры. Стоит шеренга обритых парней, и тут взрыв. На моем счету четверо в Перовском военкомате и двое в Тимирязевском. Я сделал шесть зарубок на рукоятке ножа.

А я вел на дисплее обе машины с косилами, сев на мобильники ментов. После по мере необходимости привязывался к офицерским. Когда пришел черед, достал из корзины две бомбы Руслана Золоева. В нужный момент снял блокировку. Направил энергию взрыва по блату на косил из сорок девятого дома, вытянувших шеи в строю. В Тимирязевсом военкомате вышел почти что точечный удар. В Перовском, на пару минут раньше – слегка размытый. Первый блин комом. Послал на сайт Антона сообщенье для смуглой Наташи: поросятки взлетели. Она появилась в конце недели. Обнаружила посланье, не врубилась. Покачала головой, овальной, как яичко. Пожила еще два дня. Трубку уж поднимала, и к концу второго дня узнала о гибели ребят. Взяла со стола фотографию – свою с Антоном – и ушла насовсем. Скоро семнадцатая квартира дождалась хозяина, вернувшегося из-за границы Глеба Доглядова. Вернулся под мой догляд. Беру это на себя. Сейчас на мониторе его движущееся изображенье. Даже так, по грудь, видно, что высокого роста. Борода не подстрижена приличным образом. Взгляд сперва будто издалека, потом быстрая улыбка приходит, как заря в бухту. Удачный экземпляр. Так и хочется пустить в расход.