Сердце зимы - Айя Субботина

По приезде Катарина первым делом написала письмо в Иштар, дасирийскую столицу, опальному бывшему советнику Саа-Рошу – его, как и многих других, Шиалистан со всяческими почестями отправил на покой. Впрочем, как ни старался рхельский шакал прикрыться сладкими речами о спокойной старости, которой он якобы желал советникам, все при дворе понимали: будущий император избавляется от неугодных, чтоб окружить себя верными людьми.

Когда письмо было закончено, а чернила впитались в пергамент, Катарина спрятала его в деревянный туб, залила сургучом, приложила печать семейства Ластриков и вызвала придворного мастера-сандамука, чтоб тот наложил охранные чары. Конечно, можно было воспользоваться ониксовыми шарами: с давних времен они служили средством для дальних переговоров. Шары (связанных их могло быть и два, и три, и даже больше) тщательно вытачивалась, полировалась до зеркального блеска. После за дело брался мастер-сандамук. Лишь немногие из отмеченных магией достигали мудрости и мастерства, достаточных, чтобы настраивать шары один на другой. Маленькая оплошность – и ониксовые «глаза» становились навеки незрячими.

У даро-Исаэт было много ониксовых «глаз». Но с тех пор, как мастер-сандамук, долгие годы верой и правдой служивший Фиранду, исчез, Катарина перестала доверять шарам свои секреты. Старика могли похитить и пытками или уговорами заставить рассказать, как он настраивал «глаза» даро-Исаэт. Если так в самом деле случилось, то Катарина скорее бы дала отрубить себе руку, чем хоть слово сказала бы в черный маслянистый шар, всегда холодный, будто вечные северные льды.

Так или иначе, но до тех пор, пока судьба исчезнувшего мастера-сандамука оставалась неизвестна, Катарина решила не рисковать. Когда письмо было подготовлено, она передала туб Безликому, вложила в ладонь мальчишки рунный ключ-камень и, пожелав благословения Равновесия, отправила в Иштар.

Когда Катарина закончила заниматься цветами, ее потревожила сенешаль Замка-на-Пике. Звук от деревянных подошв ее обуви был резким и хлестким, как и сама женщина. Леди даро-Исаэт не могла точно припомнить, который год минул этой раздобревшей, но по-прежнему бойкой бабе.

– Госпожа…

– Вернулся Безликий? Он не один? – не дала закончить Катарина, вытерла ладони тряпицей и отослала прочь рабынь. Проводив взглядом безмолвных темнокожих бритых наголо эфратиек (Катарина считала, что всякая растительность на теле рабов служит рассадником паразитов и кожных высыпаний), она вопросительно посмотрела на сенешаля.

– Да, госпожа, – торопливо подтвердила женщина. – Он просил передать, что привез дасирийский подарок.

Катарина просияла. Даже быстрее, чем она думала. Впрочем, Безликий как-то сказал, что дарит ей свою голову, и если настанет черный день и он не сможет исполнить волю госпожи, то не станет прятаться от наказания. Леди даро-Исаэт льстила щенячья покорность конопатого мальчишки, но она не разрешала себе забыться: как бы там ни было, а Безликий навсегда останется волком, посаженным на хозяйскую цепь. Он научился есть с руки и вилять хвостом, но никогда не перестанет искать случая перегрызть и ошейник, и глотку хозяина.

– Желает ли госпожа, чтоб подготовили гостевую комнату? – Сенешаль чуть приподняла густую бровь, девственно не знавшую щипцов. Одетая во все серое, женщина напоминала сову – крючковатый нос, обманчиво неповоротливое тело на коротких ногах. Единственным ярким пятном на ней была сенешальская атласная лента – зеленая, с тремя белыми чайками фамильного герба даро-Исаэт.

– Нет, гость не задержится.

– Я подготовлю Трофейный зал для трапезы, госпожа.

– Не стоит. Приведи гостя сюда, а Безликому передай, что я велю ему присоединиться к нам. И пусть подадут теплого вина с гвоздикой – что-то мне нездоровится.

Леди даро-Исаэт чихнула и подтерла нос. Проклятый Баттар-Хор. Все же братец Фиранд прав был, когда говорил о соплях, только Ракел не имел к ним никакого отношения.

Сенешаль уже стояла в дверях, намереваясь покинуть сад, но Катарина задержала ее громким окриком. Женщина смиренно повернулась, сложила ладони поверх ленты и бесцветными глазами уставилась на хозяйку.

– Как наш алессийский соловей? – Катарина тронула пальцами крохотные синие бутоны незабудок, улыбаясь цветам так, как редко улыбалась людям.

– Счастлив, госпожа.

– Проследи, чтоб его не перепоили хасисом, а то, чего доброго, тронется умом.

И снова кивок, покорный, учтивый – сенешальская лента чуть не достала пола. Катарина отпустила ее небрежным взмахом руки.

Ожидая дасирийского гостя, она присела на скамейку под сенью буйных виноградных лоз. Молодые гроздья раздулись от сока, и их клинья тянулись вниз, напрашиваясь в ладонь. Леди Ластрик задумчиво сорвала пару крупных ягод, но так и не положила их в рот. Здесь, в Тареме, виноград рос чуть ли не на голом камне, лозы жадно ползли к ласковому солнцу, цепляясь тонкими пальцами за все, что находилось поблизости. Синий – мелкий кислый виноград, годный лишь на брагу для рабов; зеленый – крупный, его добавляют в соленья для утонченной кислоты, а из листьев делают салаты; янтарный – с горчинкой; черный – терпкий. И много иных, всех не счесть. То, что здесь шло на корм рабам и скоту, в северных землях считалось дорогим лакомством.

Катарина отбросила ягоды в сторону, подыскала подходящую пышную гроздь и аккуратно ее срезала.

Когда в дверях, окруженный стражей, появился бывший дасирийский советник Саа-Рош, Катарина встретила его кивком и виноградной гроздью. При этом она старалась не смотреть на потное, воспаленное прыщами лицо гостя. Его вид был ей попросту неприятен. Саа-Рош тут же откусил ягоду прямо с грозди, сок брызнул на пухлую, будто свежая булка, ладонь, побежал в рукав. Дасирийцу даже в голову не пришло попросить воды, чтоб сполоснуть с ладоней дорожную пыль. Катарина мысленно пожелала себе терпения, задумалась о благе Тарема, подняла на гостя взгляд и улыбнулась.

– Катарина, ты всегда знала толк в угощениях, – крякнул волнистый от жировых складок бывший советник, встал на одно колено, чтоб поцеловать край ее платья. Даже этих небольших телодвижений хватило, чтобы лицо толстяка сделалось пунцовым. Завязки на его дорожном камзоле едва не рвались, ткань впилась в тело, будто веревки в свиную сардельку. Саа-Рош поднялся.

– А ты, Саа-Рош, всегда знал, как хорошо послужить Тарему. – Катарина постаралась вложить в голос все дружелюбие, на какое способна.

Она дала знак страже, и воины, вооруженные двузубыми пиками, удалились. В тот момент, когда выходил последний, в дверях появился Безликий. Одетый во все серое, он беззвучной кошкой подошел ближе, остановился за спиной толстяка. В его руке мелькнуло белое лезвие кинжала, чуть изогнутое, на манер тех, которые держали при себе тахирские пираты. Неуловимое движение – и витой кожаный шнурок, на котором Саа-Рош, известный своими суеверными страхами, носил золотой итахайский червонец, освященный в храме Порядка, упал к ногам толстяка.

Дасириец шарахнулся в сторону, сделал несколько заплетающихся шагов, стремясь оказаться на безопасном расстоянии. Губы Безликого дернулись от гадливости: в отличие от госпожи, конопатый мог позволить себе роскошь быть откровенным. Он нашел взгляд Катарины и с ее молчаливого одобрения устроился возле мраморной чаши с журчащим фонтаном.