Чернобыль. История катастрофы - Адам Хиггинботам

К этому моменту уровень радиации на щите управления стал опасно высоким[509]. Силы Дятлова, подорванные хождениями к 4-му блоку через радиоактивные обломки и начавшимися приступами рвоты, оставляли его. Незадолго до рассвета он взял оперативный журнал, собрал распечатки с данными ЭВМ «Скала», которая следила за реактором в последние моменты его существования, и ушел с блочного щита управления № 4 в последний раз.

В 5:15 утра, хлюпая радиоактивной водой в ботинках, слабый, мучимый отрыжкой Дятлов скатился по ступенькам бункера, чтобы доложить обстановку директору[510]. Он положил на его стол три распечатки: две показывали уровень мощности реактора, третья – давление в первичном контуре охлаждения – контуре многократной принудительной циркуляции. Когда Брюханов и секретарь парткома станции Сергей Парашин спросили его, что случилось внутри 4-го энергоблока, Дятлов только развел руками.

«Не знаю. Ничего не понимаю», – сказал он.

К половине шестого утра станция заполнялась техниками и специалистами, поднятыми со своих постелей в Припяти, чтобы помочь справиться с растущей катастрофой. Проигнорировав указания сверху, начальник смены 3-го блока распорядился об аварийной остановке реактора и изоляции блочного щита управления № 3 от вентиляционной системы станции[511]. На другой стороне комплекса продолжали работать 1-й и 2-й блоки, операторы стояли на своих постах[512]. Но все сирены ревели хором, и стальные двери в коридорах закрыли.

В холле перед щитом управления № 4 на полу валялись алюминиевые потолочные панели, лилась сверху зараженная вода – большая часть ее прошла через обломки реактора и была насыщена ядерным топливом.

И все равно из бункера передали отчаянную команду Брюханова: «Давайте воду!»[513]

В узком отсеке трубопровода на отметке +27 Александр Акимов и Леонид Топтунов в темноте возились с задвижками, регулирующими подачу воды на барабаны-сепараторы[514]. Обычно задвижки открывались удаленно, электроприводом, но кабели были перебиты, ток давно не поступал. Вдвоем, изо всех слабеющих сил, сантиметр за мучительным сантиметром они пытались руками повернуть огромное колесо – шириной с туловище человека. К 7:30, насквозь промокшие, по щиколотку в радиоактивной воде, которая лилась с потолка, они сумели открыть задвижку на одном трубопроводе охладителя. К тому времени они более шести часов находились в чрезвычайно высоких полях гамма-излучения вокруг 4-го блока и страдали от начальных симптомов острой лучевой болезни. Их белые комбинезоны стали грязно-серыми и мокрыми, насыщенными бета-излучающими радионуклидами, которые посылали на их кожу сотни бэр в час[515]. Топтунова постоянно рвало, у Акимова уже не было сил двигаться[516]. Как они ни старались, последняя задвижка не открывалась. Товарищи помогли Акимову выбраться из отсека, и они с Топтуновым, спотыкаясь, стали спускаться по лестнице к щиту управления № 4, освещая себе путь шахтерской лампой[517].

Когда Топтунов и Акимов вошли в медсанчасть станции, вода, которую они с таким трудом пускали, без всякой пользы вытекала из разорванных труб вокруг разбитого реактора[518]. Она текла по 4-му блоку с одного уровня на другой, разливаясь по коридорам и лестницам, медленно опорожняя запасы, необходимые для охлаждения реактора № 3, заливая соединявшие блоки подвал и кабельные туннели и грозя новыми разрушениями. Пройдет еще много часов, и другие люди пожертвуют собой в иллюзии, что реактор № 4 остался цел, прежде чем Брюханов и люди в бункере поймут свою ужасную ошибку.

К 6:35 в субботу 37 пожарных расчетов – 186 человек и 81 автомобиль – прибыли в Чернобыль со всей Киевской области[519]. Им удалось потушить все видимые очаги возгорания вокруг зданий 4-го блока. Заместитель начальника пожарной охраны Киевской области объявил, что чрезвычайная ситуация позади. Но из развалин здания реактора продолжали виться вверх струи черного дыма и чего-то, казавшегося паром, – виться и медленно уплывать в яркое весеннее небо.

Пробравшись среди упавших обломков в конец «золотого» коридора, старший инженер управления блока Борис Столярчук выглянул в разбитое окно резервного щита управления. Рассвело. Свет был прозрачным и ясным. Столярчука не пугало то, что он видел, но он был сражен одной мыслью.

Я еще так молод, а все кончилось[520].

Реактора № 4 больше не было. На его месте продолжал тлеть вулкан из уранового топлива и графита – радиоактивный жар, который, как выяснится, почти невозможно погасить.

К югу от Киева, в Конче-Заспе, где среди высоких сосен стоят особняком друг от друга резиденции украинской партийной и правительственной элиты, министр энергетики УССР Виталий Скляров не мог заснуть в тиши комфортабельной государственной дачи[521]. Наступила полночь, пятницу сменила суббота, а он все еще ворочался в постели. В половине второго министр с отчаянием разглядывал потолок, и тут зазвонил телефон.