Чернобыль. История катастрофы - Адам Хиггинботам

Остававшийся внизу у машин 24-летний сержант Александр Петровский получил приказ взять двух бойцов, подняться на вентиляционный блок и помочь тушить возгорания на крыше[491]. Юношей Петровский работал сварщиком на строительстве 3-го и 4-го энергоблоков. Он помогал сооружать оба реактора и знал здесь каждое помещение – от кабельных туннелей в подвале до крыши. И всегда вокруг была радиация, но проблем с этим не было. Его не пугала перспектива схватить еще одну дозу.

Петровский поднялся только на первый уровень крыш до отметки +30, когда увидел Правика и пожарных из Припяти, спускающихся ему навстречу. С ними явно что-то случилось: они говорили неразборчиво, спотыкались, таща друг друга по лестнице, их рвало. Петровский приказал своему бойцу помочь им спуститься, а сам с Иваном Шавреем – одним из двух братьев-белорусов из третьего караула, пошел дальше. Спеша добраться до крыши и помочь товарищам, которые, как они думали, еще боролись с огнем на отметке +71, Шаврей поскользнулся на крутой лестнице. Петровский протянул руку, чтобы подхватить его, и лейтенантская фуражка свалилась с его головы. Он проследил взглядом, как она кувыркается вниз, исчезая в темноте, и двинулся дальше без всякой защиты – с непокрытой головой, в рубашке и непромокаемой куртке.

Добравшись наконец на самый верх, двое пожарных обнаружили, что на крыше они одни. Воду подавал только один пожарный рукав. Вдвоем они принялись тушить, что могли, направляя рукав на горящие куски графита, но, даже перестав гореть, графит испускал жар, который ничто не могло умерить. Через полчаса почти все видимые возгорания вокруг были потушены, но оставалась одна большая проблема: языки пламени вырывались из конца двухметровой вентиляционной трубы, торчавшей из крыши. Чтобы залить воду прямо в трубу, давления в рукаве не хватало, а Петровский не мог дотянуться рукавом до края. Шаврей был на голову выше, Петровский передал ему тяжелый литой наконечник рукава – и в этот момент внезапно ослеп.

Смертельная доза радиации – это примерно 500 бэр, биологических эквивалентов рентгена, или количество радиации, поглощенное средним человеческим организмом за 60 минут при 500 рентгенах в час[492]. Кое-где на крыше 3-го энергоблока куски уранового топлива и графита излучали гамма- и нейтронную радиацию на уровне 3000 бэр в час[493]. В других местах уровень мог превышать 8000 бэр в час, это значит, что человек получал смертельную дозу менее чем за четыре минуты.

Внезапная слепота у Петровского продолжалась секунд 30, но ему они показались вечностью, наполнили ужасом. И когда зрение вернулось так же неожиданно, как пропало, смелость оставила его. «Ебать это дело, Ваня! – крикнул он Шаврею. – Уебываем отсюда!»[494]

На другой стороне комплекса Леонид Шаврей, старший брат Ивана, боролся с огнем на крыше турбинного зала[495]. На отметке +31.5 летящие обломки пробили зияющие дыры в гофрированной стали крыши. Часть панелей провалилась в зал, другие, изрешеченные невидимыми в темноте дырами, предательски болтались под ногами. Жар был так силен, что битумное покрытие крыши плавилось под ногами, прилипало к сапогам пожарных, ходить было трудно. Первые прибывшие бойцы не могли дотянуться рукавами до всех очагов огня и забрасывали их песком[496].

Спустившись на землю за очередным рукавом, Леонид Шаврей увидел, что там уже командовал приехавший командир части майор Леонид Телятников[497]. Майор приказал Шаврею вернуться на крышу турбинного зала, закончить тушить небольшие возгорания и наблюдать за ситуацией, пока не придет смена. На крыше к Шаврею вскоре присоединился лейтенант Петр Хмель – все еще пьяный от «народного шампанского»[498]. Шел четвертый час утра. Вдвоем они стояли посреди спутанных пожарных рукавов и радиоактивных обломков и ждали рассвета.

В бункере под административным корпусом ЧАЭС директор Брюханов и другие руководители висели на телефонах – все еще не в силах поверить в то, что произошло наверху[499]. Они действовали механически, словно в состоянии нокдауна: вера в то, что ядерный реактор никогда не взорвется, была сильнее их. Многие уже видели масштабы разрушений вокруг 4-го блока и все равно были не способны – или просто не хотели – принять правду. Брюханов тоже ходил смотреть на аварийный блок, но, вернувшись в бункер, по-прежнему отказывался взглянуть в лицо фактам. Он сделал другой выбор – решив верить, что реактор остался цел, а взрыв случился где-то в стальном барабане-сепараторе или, может, в масляном баке турбины. Надо продолжить подачу воды в реактор № 4, чтобы предотвратить возможность расплавления, и тогда настоящей катастрофы удастся избежать.

Но не все выдавали желаемое за действительное и оставались в плену иллюзий[500]. Начальник штаба гражданской обороны станции Серафим Воробьев прибыл в бункер вскоре после двух часов ночи. Он тут же достал со склада и включил мощный военный радиометр ДП-5. Эта большая бакелитовая коробка со стальным стержнем на конце длинного кабеля предназначалась для измерений после ядерного удара. В отличие от счетчиков Гейгера, которые использовали на Чернобыльской станции для контроля безопасности на рабочих местах, ДП-5 могли определять зоны интенсивного гамма-излучения мощностью до 200 рентген в час. Согласно инструкции, Воробьев был обязан сообщать местным властям о любой аварии, вызвавшей выброс радиации за пределы электростанции, и он пошел наверх, на уровень земли, произвести замеры. Он дошел только до автобусной остановки перед входом, а прибор показывал уже 150 миллирентген в час – более чем в 100 раз выше нормального уровня. Он поспешил к Брюханову, нужно было предупредить персонал станции и население Припяти.