Одна маленькая ложь - К.-А. Такер

Кожаный браслет.

Кожаный браслет.

Внезапно меня озаряет: это не кожаный браслет.

Беру Эштона за руку и рассматриваю тонкую полоску коричневой кожи: прострочена по краям, пара отверстий…

Это кусок ремня.

Перевожу дыхание и снова смотрю на шрамы, спрятанные под татуировками.

И все фрагменты головоломки встают на место.

Доктор Штейнер говорит, что я чувствую чужую боль острее, чем все остальные, потому что мне пришлось многое пережить, пока Кейси не оправилась от трагедии. И реагирую я на чужую боль бурно. Может быть, он прав. Может, поэтому у меня замирает сердце, подступает тошнота и по щекам текут слезы.

Тихий шепот Эштона отвлекает меня от моих мыслей.

– Ирландка, на свою беду ты слишком сообразительная, – говорит он с грустной улыбкой.

Смотрю, как движется его кадык, и все не отпускаю его руку. Он не пытается ее отнять. И не избегает моего взгляда. А когда я другой рукой касаюсь его груди, кладу ладонь на татуировку прямо над его сердцем, он даже не вздрагивает.

Мне хочется задать ему столько вопросов! Сколько тебе тогда было лет? Часто тебя избивали? Почему ты до сих пор носишь кусок ремня на запястье? Но я ни о чем не спрашиваю. Не могу: только от одной мысли о маленьком мальчике, которого зверски избивают, слезы бегут по щекам с новой силой.

– Эштон, если хочешь, можешь говорить со мной обо всем. Я никому ничего не скажу, – шепчу я дрожащим голосом.

Он наклоняется и стирает поцелуем слезинку у меня на щеке. Одну, потом другую, третью – постепенно приближаясь к моим губам. Не знаю, может, из-за напряженности момента – сердце болит за него, тело тянется к нему, а мозг полностью в отключке, – но когда его губы у края моего рта и он шепчет: «Ирландка, ты опять на меня глазеешь», я автоматически поворачиваюсь, чтобы встретить его губы.

Он тут же отвечает: не теряя времени, накрывает мой рот своим и проникает внутрь. Чувствую соленый вкус своих слез, когда его язык оказывается рядом с моим. Одной рукой он поддерживает мой затылок и целует с новой силой, проникая в меня все глубже и глубже. И я не сопротивляюсь, потому что хочу быть к нему ближе, хочу помочь ему обо всем забыть. И мне все равно, правильно я поступаю или нет. Это не может быть неправильным, раз это так прекрасно.

Моя ладонь все лежит у него на груди, на сердце, которое все сильнее стучит у меня под кончиками пальцев, а поцелуй все длится и длится, пока не высыхают мои слезы и не устают губы, и я хочу навсегда запомнить божественный вкус Эштона.

Потом он внезапно отрывается от меня, а я глотаю ртом воздух.

– Ты вся дрожишь.

– Не заметила, – шепчу я. И ведь не заметила. И до сих пор не замечаю.

Я чувствую лишь его сердце под своей ладонью, вижу перед собой его красивое лицо и понимаю, что с трудом дышу.

Схватив в охапку, Эштон несет меня в комнату и опускает на кровать. Идет к комоду, по дороге захлопывая дверь в комнату. Я молчу. Даже не оглядываю комнату. Просто смотрю на его спину, в мозгу пустота.

Он бросает на кровать простую серую фуфайку и спортивные брюки.

– Надеюсь, подойдет.

– Спасибо, – шепчу я, поглаживая мягкую ткань, а голова идет кругом.

То, что происходит потом, не поддается объяснению. Может, из-за того, что случилось месяц назад, или из-за того, что сейчас произошло в ванной, когда Эштон командует: «Ирландка, подними руки», мое тело подчиняется, словно робот в замедленной съемке. Когда его пальцы хватают низ мокрой футболки и тянут выше, выше… я перевожу дыхание, и вот уже я в одном розовом спортивном лифчике. Он не смотрит на меня и не раздражает замечаниями. Молча разворачивает фуфайку, натягивает ворот через голову и опускает на плечи. Опускается на колени, и я глотаю комок в горле, когда его руки проскальзывают под кофту и ловко расстегивают застежку лифчика, а его глаза все удерживают мой взгляд. Стягивает лифчик, бросает на пол и ждет, пока я просуну руки в рукава.

– Встань, – тихо говорит он, и мое тело снова повинуется. Кладу ему руку на плечо, чтобы не напрягать больную ногу. Фуфайка велика размеров на пять и свисает до середины бедра. Поэтому, когда он тянет за пояс моих брюк и стаскивает их, я прикрыта. А он все стоит на коленях, и его глаза смотрят в мои. Они не отпускают меня. Когда брюки оказываются на полу. Когда его руки скользят наверх и залезают под фуфайку стянуть трусики. Когда его пальцы оказываются за эластичной лентой, я снова перевожу дыхание. Он тащит трусики вниз, и они падают на пол. С шумом вздохнув, он на миг крепко жмурится и говорит шепотом:

– Садись. – И я сажусь.

Он опускает взгляд и осторожно освобождает опухшую ногу от мокрой одежды. Разворачивает свои треники, растягивает пошире, чтобы просунуть мои ноги, и натягивает как можно выше.

– Встань, Ирландка. – И я встаю, снова держась за него, а он надевает мне брюки и затягивает веревку на талии. Не допустил ни единого нескромного прикосновения.

А если бы и допустил, думаю, я бы его не остановила.

Он поднимается, а я стою одетая, не дыша, и до конца так и не понимаю, что это было. Эштон берет меня за руку, поднимает ее и кладет ладонь на сердце, как делала я. И держит ее, накрыв сверху своей большой ладонью, и она чуть дрожит – то ли от холода, то ли еще от чего-то, и сердце у него гулко стучит. Смотрю в его печальные, хранящие тайну глаза.

– Спасибо тебе, – тихо говорит он.

Проглотив ком в горле, шепчу:

– За что?

– За то, что помогаешь забыть. Хотя бы ненадолго. – Он подносит мою руку к губам и целует. – Только все равно ничего не получится, Ирландка. Держись Коннора.

Эштон отпускает мою руку, и у меня обрывается сердце. Он поворачивается, идет в ванную, спина напряжена, голова опущена, словно он потерпел поражение.

Боюсь, если не спрошу его сейчас, другой возможности мне не представится.

– А что значит «ты нужна мне навсегда»?

Он останавливается у двери, одна рука на ручке, другая на косяке – вижу, как напрягся бицепс. Он уже шагнул в ванную, и я решаю, что так и не получу ответа.

– Девушка навсегда. Свобода. – И он закрывает за собой дверь.

Моя девушка навсегда. Моя свобода.

А мне остается лишь взять с кровати костыли и ковылять отсюда. Мне нужно время все обдумать, а думать, когда рядом Эштон, невозможно.

Только все равно ничего не получится, Ирландка. Держись Коннора.

Черт побери. Коннор.

Совсем про него забыла. Опять.

– Ходила на пробежку. Ну, пробовала что-то новое. Развлекалась.

– Вот как? Ну и получила удовольствие?