Взорвать Манхэттен - Андрей Молчанов

От сенатора я отправляюсь в наш раззолоченный особняк. Едва моя машина въезжает в ворота, во дворе появляется гибкий, подтянутый Ричард. Он всегда выглядит, как жених на венчании. Набриолиненные темные волосы уложены ровной волной, белая сорочка слепит глаза, галстук, словно с витрины, синева выбритого волевого подбородка с трещиной ямки приводит к мысли о фунтах потраченной им за его жизнь мыльной пены, а запах дорогого одеколона настырен и резок. Он столь идеален в своей чистоплотности, что после долгого общения с ним хочется понюхать скунса.

Протягивает мне руку. Ладонь его чиста, суха и прохладна.

Ричард превосходный полицейский профессионал, и мне стоило большого труда убедить его покинуть службу, отказавшись от блестящей, наверняка, карьеры. Хотя тут я могу ошибаться. В отличие от своих коллег копов, стада туповатого, и, в большинстве своем законопослушного, ему присущи авантюризм, независимость и инициатива, − качества, необходимые разведчику. То есть тому типу людей, с кем я работал лучшие годы своей жизни. Наверное, именно эти свойства его характера и внушили мне симпатии к нему. Дуболом в службе моей безопасности мне не нужен. Мне необходим человек, способный в любой момент выполнить деликатные поручения. То есть, те, что выходят за рамки закона. И подобного рода поручения Ричарда никогда не смущали.

Мы проходим в мой кабинет, ощутимо посвежевший после ремонта. Все оттерто, отмыто, в воздухе, правда, еще сквозит душком лака и краски, но через неделю это пройдет.

Ричард показывает мне несколько досье на ведущих менеджеров с последними результатами негласного наблюдения за ними, и с полчаса мы раскладываем пасьянсы из человеческих слабостей и пороков.

Затем я даю ему задание выяснить все детали организации службы безопасности Пратта и взвесить возможности технической разведки в его помещениях. Думая при этом об Алисе и о том, каким образом провести совместные действия в отношении ее ненавистного муженька. Свои стратегические замыслы я не раскрываю Ричарду даже намеком. Он должен знать только то, что должен знать. Как и начальник моей технической разведки и контрразведки, с кем у Ричарда хронический антагонизм. Весьма устраивающий меня, ибо, если бы эти субчики спелись, Бог ведает, что из такого содружества вышло.

Я вовремя вспоминаю, что нуждаюсь в наличных. И лезу в сейф за зеркалом, в свое надежнейшее хранилище.

Когда зеркальная гладь в бронзовой окантовке отодвигается в сторону, я протираю глаза, не веря, что передо мной следы варварского взлома надежной дверцы, хранящей за собой… о, Боже, саму мою жизнь!

Я пугаюсь той мысли, что сошел с ума. Я не верю в реальность. Я дергаю ручку на себя, пытаюсь подлезть ногтями под край исполосованного какой-то пилой металла, но все мои усилия тщетны, − дверца словно заклинена.

Остается глупо надеяться, что неведомые злоумышленники так и не добрались до содержимого стального ящика.

Едва преодолевая дурноту, я ору в телефон секретарше, чтобы ко мне вызвали Ричарда.

Далее начинается кутерьма с появлением в кабинете разнообразных персонажей, и заканчивается она тем, что изувеченную дверцу отделяют с помощью какого-то рычага от сейфа.

После чего я убеждаюсь в очевидном кошмаре: пропали диски.

Диски и деньги. Остались папки с оригиналами тех документов, за которые мои враги, в частности, тот же Пратт, удавились бы, а значит, дело пахнет обыкновенной кражей.

Диски хранились в вычурной кожаной коробке с золотым запором; вор вполне мог принять ее за футляр для драгоценностей.

Лучше бы, если там таковые и находились! Дело обошлось бы легкой досадой. А сейчас я в полнейшем отчаянии, ибо, всплыви этот компромат где-либо, жизнь моя не стоит затертого цента.

− Пропали важнейшие материалы, − ледяным тоном сообщаю я Ричарду. – Их появление на стороне… Продолжать дальше? Или вы без того представляете себе степень ответственности персоны, отвечающей за безопасность данного помещения?

Я вижу, как его белоснежная рубашка сереет от обильного пота, хотя я включил кондиционер, и в кабинете ощутимо прохладно. Пот выступает у него на побледневшем лбу и струится из корней волос, тускнеющих и слипающихся как на дожде. Побледнели даже синеватые выбритости, и, может, к завтрашнему утру он начнет седеть. Впервые, кстати, от него пахнуло чем-то ему несвойственным. И тут я понимаю, что это запах источаемого им ужаса. И начинаю видеть ситуацию уже его глазами. Устремленными на меня. А мои глаза – глаза василиска. Когда я в гневе, и это мне говорили многие, глаза у меня темнеют и источают такую угрозу, что отпетым висельникам делается не по себе. А голос становится низким, хриплым и завораживающим, как у демона. А физиономия превращается в маску.

Ричарду неведомы мои размышления. Но ему ведомо то, что в лучшем случае он окажется на улице без средств к существованию и без малейшей перспективы устроиться где-либо, а в худшем… О, тут существует целая коллекция вариантов, один хлеще другого…

− Это тот русский эмигрант, − безжизненным голосом говорит он. – Тот, что занимался паркетом. Помните… он делал ремонт в вашем доме…

− Понятное дело! Виноват я, − киваю, испепеляя его взглядом.

− Сейчас мы просмотрим все дежурные пленки. Имею в виду наружные камеры и камеры в коридорах. Все встанет на свои места.

− На свои места должно встать то, что было в сейфе! – брякаю я кулаком по столу и оскаливаюсь невольно.

Ричард пятится к двери.

Когда он скрывается за ней, я устало смеживаю веки, застывая за столом.

Если все произошедшее, − происки мелкого жулика, еще не все потеряно. Жулика мы найдем. Главное, чтобы диски не попали в посторонние руки. Вернее, ни в чьи руки! Ни к дуракам, ни к умникам!

Я вел запись заседаний Совета. Я очень не хотел этого делать, но все-таки, после изрядного раздумья, решился. Материалы представляли собой убийственные доказательства тягчайших преступлений. Часть тайной мировой истории, ответы на тысячи загадок. Я полагал, да и полагаю, что любой ближайший друг или соратник может в итоге превратиться в наизлейшего врага, и в критический момент нашего возможного противостояния мне надлежит запастись оружием. Пусть оно не пригодится, пусть, покрытое паутиной и ржой, таится в моем подполе, но какую силу оно придаст мне в час отражения атаки или необходимого нападения! Какую растерянность и панику вызовет в противнике!

Однако я никогда не думал, что меня так просто и нагло можно обокрасть. Особняк, напичканный охраной, электроникой и запорами, неприступный, как национальное хранилище, пал под вороватой рукой какого-то незамысловатого подонка… Подставившего под смертельную опасность всю мою жизнь и ее смысл.

Совет, стань я даже его главой, никогда бы не простил мне записи его совещаний. Я совершил поступок, расплатой за который будет обращение меня в ничто.

И я готов смириться с наказанием, готов хотя бы потому, что уже обреченно уяснил свою смертность и возможность ухода в любую минуту, но в данном случае за меня пострадают безвинные близкие люди, и пострадают жестоко, и проклянут меня, ибо я осознанно рисковал ими.