Манхэттен по Фрейду - Люк Босси

Кристиане и Мишель

С высоты сорокового этажа он смотрел, как чайка, покоренная красотой города, камнем падает в недра Манхэттена. Хотел бы и он последовать за этой птицей, нырнуть в сияющее средоточие камня и стали, преобразившее городской пейзаж.

Его взгляд углубился в нескончаемые архитектурные каньоны, расположенные между рекой Гудзон и проливом Ист-Ривер. Прошло два десятилетия, с тех пор как возник первый генератор электрической энергии на Пирл-стрит, и теперь перед его глазами в глубине черной ночи простиралась сияющая галактика.

Где-то далеко внизу, несмотря на поздний час, улицы были запружены людьми, никто из которых не имел ни малейшего представления о том, что же такое Манхэттен на самом деле. Они и не подозревали о том, какое сверхъестественное честолюбие породило этот уголок земли, эту божественную геометрию, место, где ежедневно совершались священные обряды.

Он вздрогнул всем телом, услышав звон колоколов: часы на небоскребе показывали полночь. С удовлетворением отметил, что прекрасно владеет своими нервами. Дыхание оставалось спокойным. Виски — сухими. Сердцебиение — ритмичным.

А рядом слышалось прерывистое, неровное дыхание, стук обезумевшего сердца.

Жертва ждала его.

Он подошел к клетке и открыл ее.

Птицы тут же устремились к обнаженной груди предателя, задевая рану крыльями.

Предатель должен искупить свою вину.

Но не сразу.

Сначала он снимет с него тряпки, накормит и напоит его. Страдания должны длиться как можно дольше, чтобы наполниться особым смыслом.

Жертва смотрела на него лишенными всякого выражения глазами, из которых утекала жизнь.

И вдруг в этих потухших глазах мелькнул огонь.

В доли секунды беспомощная жертва распрямилась и схватила его за горло.

Он проснулся. В висках стучало, грудь была покрыта испариной. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять — это был сон. Сон, в котором он убивал человека, который пытался убить его самого.

Через некоторое время он пришел в себя и почувствовал облегчение пополам со смутной тревогой, которое испытывает каждый вынырнувший из кошмара.

Он успокоился еще больше, когда вспомнил о том, что не все в его сне было вымыслом.

Предатель действительно там, наверху, агонизирует, глядя в самое высокое окно небоскреба.

Торжествующая улыбка осветила его лицо.

— Доктор?

— …

— Доктор!

Сидевший во вращающемся кожаном кресле, очнулся от задумчивости.

— Мадемуазель?

Изольда Брехайм, лежавшая на диване, приподнялась, опираясь на локоть, чтобы заглянуть ему в глаза.

— Каждый раз, закуривая сигару, вы отвлекаетесь от того, что я вам рассказываю, — сказала она. — Ваше молчание приобретает другое качество. Вы словно не здесь.

— Вы правы, — признал Фрейд, последний раз затягиваясь и кладя сигару «Трабукко» в пепельницу. — Мне казалось, что я уже в Америке. Всего через десять дней я буду там.

— Я спрашиваю себя, — продолжала Изольда, — не коренится ли ваша любовь к сигарам в детской фиксации на материнской груди…

— Иногда сигара — это просто сигара, — заметил Фрейд.

Он бросил взгляд на швейцарские часы, свадебный подарок жены. Часы постоянно напоминали ему о том, что Марта была богаче него, когда выходила замуж.

И добавил:

— Сеанс закончен.

— Доктор Фрейд!

Изольда резко села на диване, обратив свое молодое свежее лицо к Фрейду, и устремила на него светящиеся умом глаза:

— Несколько лет назад вы посвящали целые дни лечению пациентов! Говорят, вы даже устраивали сеансы для друзей во время долгих прогулок в Альпах. А мне вы уделяете всего пятьдесят пять минут, раз в неделю, в одно и то же время, в вашем кабинете, на вашем диване…

— Я усовершенствовал свою технику, — сказал Фрейд. — Методы, о которых вы говорите, относятся к допсихоаналитической эре. К тому же вы у меня одиннадцатая пациентка за день. Я устал.

— Это не оправдывает ваше безразличие ко мне! — сказала Изольда, вставая. На лице ее появилось обиженное выражение. — Вы, конечно, предпочитаете более интересных пациентов, вроде Крысиного Человека… Конечно, по сравнению с его проблемами, мои кажутся вам пустяками.

— Я очень внимательно отношусь к вашему лечению, — возразил Фрейд. — И мои чувства никакой роли здесь не играют. Я забываю о собственных пристрастиях, как хирург, стремящийся к единственной цели — удачному завершению операции. Вероятно, мое поведение кажется вам непонятным, но оно объясняется желанием как можно лучше отразить ваши внутренние поиски…

— …как в зеркале, я знаю, — со вздохом закончила Изольда. — Но я надеялась, что однажды мы станем в какой-то степени коллегами. Почему вы останавливаете меня всякий раз, когда я пытаюсь найти бессознательные мотивы вашего поведения?

Фрейд улыбнулся упорству Изольды. Разумеется, она права: в пациентах его в первую очередь интересовали те проявления болезни, которыми должна заниматься медицинская наука. Иначе невозможно. Работа не увенчается успехом, если между ним и пациентом установятся более тесные, личные отношения.

— Мадемуазель Брехайм, — произнес он твердо, — я уверен, что в будущем вы станете первоклассным психоаналитиком. Но ваше лечение не окончено, поэтому я и не позволяю вам подвергать психоанализу кого-то другого. Тем более вашего врача, который посвятил немало бессонных ночей самоанализу и заслужил передышку от воспоминаний о своем раннем детстве.

Изольда, хотя и не до конца убежденная, понимающе кивнула.

— Мы возобновим сеансы после моего возвращения в конце сентября, — заключил Фрейд.

Молодая женщина молча оделась, потом нежно пожала Фрейду руку.

Пятидесятилетний профессор стал для нее не просто врачом, а духовным отцом и создателем профессии, которой она собиралась посвятить себя в будущем. Она считала полезным провоцировать его, но сердить ни в коем случае не хотела.

Зигмунд Фрейд проводил мадемуазель Брехайм, последнюю за день пациентку, и заметил, что его руки дрожат сильнее, чем обычно. Тревога нарастает, констатировал он. Ему показалось, что она возникла в тот момент, когда Изольда упомянула Крысиного Человека.

Это прозвище Фрейд дал своему пациенту Эрнсту Ланцеру потому, что того преследовала мысль о восточной казни, для которой используют голодных крыс. Ланцер панически боялся, что его отца подвергнут подобной пытке, и в то же время слышал внутренние голоса, приказывавшие ему убить отца.