Игра в классики - Хулио Кортасар

— Да, он уснул еще до того, как мы начали слушать музыку. Можно подумать, ты купался, Орасио.

— Я был на фортепианном концерте, — объяснил Оливейра.

— А-а, — сказала Мага. — Ладно, снимай куртку, я заварю тебе свежий мате.

— И стакан каньи,[319] там, кажется, еще оставалось полбутылки.

— Что такое канья? — спросил Грегоровиус. — То же самое, что грапа?

— Нет, это скорее похоже на сливовицу. Рекомендуется после концертов, особенно если это первое исполнение со всеми вытекающими отсюда последствиями. Что если мы зажжем в комнате хоть какой-нибудь свет, совсем маленький, и так, чтобы он не падал в глаза Рокамадуру?

Мага включила лампу и поставила ее на пол — получилось нечто в духе Рембрандта, что показалось Оливейре вполне подходящим. Возвращение блудного сына, он вернулся, пусть случайно и ненадолго, ведь он сам не знал, зачем вернулся сюда, поднялся по ступенькам и улегся на полу, слушая из-за двери финал квартета и шепот Осипа и Маги. «Должно быть, занимались любовью, как кошки», — подумал он, глядя на них. Впрочем, нет, не может быть, чтобы они, предполагая его возвращение этой ночью, быстренько оделись, да и Рокамадур лежит на кровати. Если бы Рокамадура устроили на двух стульях, а Грегоровиус был бы без ботинок и пиджака… Хотя, какого черта, теперь это значит, что третий лишний здесь — это он, в куртке, с которой натекли лужи, сплошное свинство.

— Акустика, — сказал Грегоровиус, — вещь совершенно необычайная: звук входит в материю и поднимается по этажам, проходит сквозь стену и достигает изголовья кровати, — поверить невозможно. Вы никогда не пробовали погружаться в ванну с головой?

— Мне случалось, — сказал Оливейра, бросая куртку в угол и усаживаясь на табурет.

— Если опустить голову в воду, слышно все, о чем говорят соседи снизу. Я думаю, звук идет по трубам. Однажды, в Глазго, я таким образом узнал, что мои соседи троцкисты.

— Глазго кажется городом, где всегда плохая погода, а в порту много печальных людей, — сказала Мага.

— Смахивает на кинофильм, — сказал Оливейра. — А вот мате — это как отпущение грехов, невыразимое утешение. Мамочки мои, в ботинках полно воды. А знаете, мате — это все равно что красная строка. Выпил — и можешь начинать новый абзац.

— Не понимаю я этих ваших изысков уроженцев пампы, — сказал Грегоровиус. — Но кажется, кто-то говорил про выпивку.

— Тащи сюда канью, — скомандовал Оливейра. — Говорю же, там еще оставалось полбутылки.

— Вы купили ее здесь? — спросил Грегоровиус.

«Какого черта он все время говорит во множественном числе? — подумал Оливейра. — Не иначе, они тут кувыркались всю ночь, это верный признак. Так-то».

— Нет, мне ее присылает брат, че. У меня в Росарио[320] есть брат, просто прелесть что за человек. Поставляет мне канью и наставления в неограниченных количествах.

Он протянул остатки мате Маге, которая сидела у его ног, держа чайник на коленях. Он почувствовал себя лучше. Пальцы Маги коснулись его щиколоток, она стала развязывать ему шнурки. Он вздохнул, когда она сняла с него ботинки. Мага сняла с него мокрый носок и обернула ногу в сложенную вдвое газету «Figaro Lit-teraire».[321] Мате был очень горячий и очень горький.

Грегоровиусу понравилась канья, это, конечно, не сливовица, но похоже.

Она представляла собой целый набор венгерских и чешских напитков, целый ряд ностальгий. Был слышен тихий шум дождя, всем было очень хорошо, особенно Рокамадуру, который уже больше часа спал, ни разу не пикнув. Грегоровиус рассказывал о Трансильвании, о любовных приключениях, которые были у него в Салониках. Оливейра вспомнил, что на тумбочке лежала пачка «Голуаз», а в тумбочке домашние тапочки. Он ощупью подошел к кровати. «В Париже любое воспоминание о чем-то происходившем дальше Вены кажется литературой», — говорил Грегоровиус извиняющимся тоном. Орасио нашел сигареты и открыл дверцу тумбочки, чтобы достать тапочки. В полутьме виднелся профиль Рокамадура, который спал лицом кверху. Не очень понимая, зачем он это делает, Оливейра потрогал рукой его лоб. «Моя мать не слишком часто упоминала о Трансильвании, опасалась, как бы кто-нибудь не вспомнил истории о вампирах или еще о чем-нибудь таком… А еще токай, ну, вы знаете…» Сидя на корточках около кровати, Орасио видел комнату лучше. «Представьте, что вы в Монтевидео, — говорила Мага. — Думаешь, что человечество — это одно целое, но когда живешь около Холма…[322] А токай — это птица?» — «В определенном смысле, да».[323] Естественная реакция в подобных случаях. Что дальше: сначала… («Что значит „в определенном смысле“? Это птица или это не птица?»), надо просто приложить палец к губам, если нет ответа. «Я позволю себе не слишком оригинальный образ, Люсия. В каждом хорошем вине дремлет птица». Искусственное дыхание, какой идиотизм. Еще больший идиотизм сидеть на полу босым, в мокрой одежде, с трясущимися руками (надо бы растереться спиртом, и посильнее). «Un soir, l’âme du vin chantait dans les bouteilles,[324] — декламировал Осип. — Похоже, это Анакреонт…[325]» Мага молчала, и ее обида буквально висела в воздухе, можно было дотронуться рукой до ее мыслей: Анакреонт — это греческий писатель, которого я никогда не читала. Все его знают, кроме меня. Так чьи же это стихи, «un soir, l’âme du vin»?[326] Рука Орасио скользнула под простыню, ему стоило огромного усилия дотронуться до крошечного животика Рокамадура, ножки совсем холодные, повыше показалось, он вроде еще теплый, но нет, тельце было совсем холодным. «Поступить как принято, — подумал Орасио. — Закричать, включить свет, вопить и бесноваться было бы нормально и соответственно ситуации. Но зачем? Но может быть, пока еще… Значит, тогда получается, что это инстинктивное движение ничего не даст, и я знаю это изначально. Если я начну кричать, будет то же, что с Берт Трепа, еще одна бесполезная попытка, жалость. Сделать все как надо, то, что делают в подобных случаях. Нет, хватит. Зачем зажигать свет и кричать, если я знаю, что это ничего не даст? Комедиант, законченный поганый комедиант. Самое большее, что можно сделать, — это…» Было слышно, как бутылка звякнула о стакан Грегоровиуса. «Да, это очень напоминает сливовицу». Держа во рту сигарету, он чиркнул спичкой и внимательно вгляделся. «Ты его разбудишь», — сказала Мага, заваривая свежий мате. Орасио с силой дунул на спичку. Известно, что если на зрачок попадает луч света, и так далее. Quod erat demostrandum.[327]«Похоже на сливовицу, но не такая ароматная», — сказал Осип.