Кровь и золото - Энн Райс

На долю старого вампира выпало немало страданий. Лысый,исхудавший, почерневший после Великого Пожара, он отдавал все силы созданиюДетей Сатаны. Поэтому в отличие от остальных так и не исцелился. Он сразудогадался, что его провели: те, кого он послал в Рим, погибли, а вместо них еговстретили кровопийцы немыслимой силы, не испытывавшие сочувствия ни к нему, ник его делу.

Первым поднял меч Авикус, но древний вампир остановил его,воскликнув:

– Разве мы не служим Господу?

– Ты узнаешь об этом раньше меня. – С этими словамиАвикус одним ударом снес ему голову.

Остальные даже не попытались спастись. Они упали на колени имолча приняли смерть.

Огонь поглотил безжизненные тела.

Две ночи подряд мы возвращались, чтобы собрать и сжечьостанки, пока не превратили все в пепел. Завершив дело, мы решили, что ссатанистами покончено раз и навсегда.

Если бы!

Не могу сказать, что та жуткая глава нашей жизни сблизиламеня с Авикусом и Маэлом. Все внутри меня противилось столь отвратительномудеянию, и я не мог не испытывать горечи.

Возвращаясь домой, я с радостью принимался за работу.

Приятно было сознавать, что никто из моих гостей неинтересуется моим возрастом, не задается вопросом, почему я не старею и неумираю. Наверное, секрет в том, что на вилле всегда было много гостей и никтонадолго не задерживал внимание на тех, кто пировал рядом.

Так или иначе, после казни Детей Сатаны я стал чаще слушатьмузыку и начал рисовать более искусно и изобретательно, с неослабевающейстрастью.

Тем временем империя пришла в полный упадок и окончательноразделилась на восточную и западную части. На западе, где располагался,естественно, сам Рим, говорили на латыни; на востоке общепринятым языком сталгреческий. Столь четкое разделение затронуло и христиан, которые продолжалиспорить и ссориться из-за своих верований.

И наконец обстановка в моем любимом городе сталаневыносимой. Правитель вестготов Аларих захватил ближайший порт, Остию, иугрожал столице. Сенат оказался бессилен перед лицом надвигающейся опасностивторжения, и в городе поговаривали, что рабы могут встать на сторонузахватчиков, что приведет к полному поражению.

Однажды в полночь отворились Саларийские ворота, вдалираздался устрашающий звук готской трубы и в Рим ворвались алчные орды готов искифов, жаждущие разграбить Великий город и сровнять его с землей.

Я выскочил на улицу и оказался в самом центре кровавойрезни.

Рядом тотчас возник Авикус.

Мчась по крышам, мы повсюду наблюдали одну и ту же картину:рабы, восставшие против хозяев, дома с распахнутыми настежь дверями,обезумевшие жертвы, тщетно предлагавшие золото и драгоценности своим убийцам вобмен на жизнь, бесценные статуи, грудами наваленные на повозки, которыми былиперегорожены буквально все узкие улицы, бесчисленные трупы, сбегавшую в канавыкровь и, наконец, языки пламени, охватившие все вокруг. Молодых и здоровыхоставляли в живых, чтобы впоследствии продать в рабство, однако по большейчасти убивали всех без разбору. Очень быстро я понял, что не смогу помочь ниодному из смертных.

По возвращении на виллу я, к своему ужасу, обнаружил, чтодом объят пламенем. Остававшиеся там либо попали в плен, либо обратились вбегство. Горели книги! На глазах гибли все мои собрания Вергилия, Петрония,Апулея, Цицерона, Лукреция, Гомера, Плиния. Фрески чернели и рассыпались. Влегкие вползал зловонный дым.

У меня едва оставалось время выхватить из пасти огнянесколько важных вещей. Я отчаянно пытался спасти Овидия, столь любимогоПандорой, и великих греческих трагиков. Авикус бросился мне на помощь. Я набралеще книг, надеясь добраться до дневников, но в ту роковую секунду в сад сдикими воплями хлынули готские солдаты.

Я выхватил меч и с яростью принялся направо и налево рубитьголовы, перекрикивая захватчиков, оглушая их неестественной силой своего голосаи внося смятение в их ряды.

Авикус, более, чем я, искушенный в подобных битвах, дралсяеще свирепее. Вскоре вся шайка лежала у наших ног.

Но дом было уже не спасти. Те несколько книг, что мы смогливытащить, тоже сгорели. Что мне оставалось? Только молиться, чтобы мои рабыуспели найти себе укрытие – в противном случае они были обречены статьпленниками захватчиков.

– Скорее в святилище! – воскликнул я. – Больше намидти некуда!

Мы поспешно выбрались на крыши и помчались, уворачиваясь отязыков пламени, вырывавшихся отовсюду и окрашивавших небо в алый цвет.

Рим рыдал. Рим просил пощады. Рим умирал. Рима больше небыло!

Мы без приключений добрались до святилища, хотя войскаАлариха мародерствовали и вне пределов города.

Спустившись в прохладное, безопасное убежище, я поспешнозажег лампы и упал на колени перед Акашей, не задумываясь о том, как восприметмое поведение Авикус. Я шепотом поведал царице о трагедии, постигшей мойсмертный дом.

– Ты видела гибель Египта, – почтительно говориля. – На твоих глазах он превратился в римскую провинцию. Теперь очередьРима. Рим простоял одиннадцать веков, и теперь его больше нет. Что станется смиром? Кто позаботится о дорогах и мостах, связывающих и объединяющих людей?Кто сохранит великолепие городов, где люди строят дома, чтобы жить в мире ирадости, воспитывать детей, учить их читать, писать, поклоняться богам? Ктопрогонит прочь гнусных вандалов, не способных возделывать свои земли, живущихлишь во имя разрушения и зла?

Как и следовало ожидать, Священные Прародители не далиникакого ответа.

Распростершись на полу, я протянул руку и почтительноприкоснулся к ногам Акаши. Потом с тяжелым вздохом заполз в угол и, забыв обэтикете, сник, как обессилевший ребенок.

Авикус присел рядом и сжал мою руку.

– А как же Маэл? – тихо спросил я.

– Маэл хитер, – ответил Авикус. – Он любит дратьсяи убивает мастерски. Маэл никогда больше не даст себя ранить. И Маэл знает, какскрыться, если противник слишком силен.

Следующие шесть ночей мы провели в святилище.

До нашего слуха то и дело доносились крики и плач – грабежии насилие продолжались.

Наконец Аларих вывел войска из Рима и отправился на юг –разорять деревни.

Жажда крови заставила нас покинуть безопасное убежище ивернуться в город.

Авикус попрощался и ушел искать Маэла, я же направился туда,где когда-то стоял мой дом. Увидев умирающего солдата, я вонзил ему в грудькопье. Он потерял сознание. Я вытащил острие, заставив раненого застонать взабытьи, приподнял тело и прильнул ртом к кровоточащей ране.