Ладья темных странствий. Избранная проза - Борис Кудряков

Проснулся от песни; выглянул: во дворе расхаживал переодетый шеф с гитарой, просто не узнать! В белой шляпе, в бостоновом костюме, в галстуке, необыкновенно разрисованном, с пальмой и негритянкой. Агафазии не было, в воскресенье она пропадала допоздна в спортклубе. Увлекалась стрельбой… не то из арбалета, не то из пушки. Шеф, в окружении нищих и девиц, стоял на растоптанном газоне и пел знакомую песню.

…

…

После ресторана шеф завёз меня за Агафазией, а затем предложил покататься по городу, в котором, умная тётя, тебе никогда не побывать.

…

…

На свою профессию я не жалуюсь, чего ныть; лишь бы вино не кончилось. Бутылки везде валяются, в день честно выходило по шести-семи рублёв, за такие рублики у станка зае…ся. Да и встаю когда хочу.

…

…

Семья семьёй, но я долго не пил, а когда запил, шеф исчез, не стало супруги.

…

…

Слоняясь по-над-берегом финских болот, дошагав до курортов, я снова и снова… что же снова? Не снова, а однажды.

…

…

После уколов назло медицине пошёл в пивбар. Лихо с какой-то шпаной пил ёрш, потом помню машину, снова машину, коридор, который заканчивался прямо в лесу, лес тот рос в горах; где они находились, я не мог вспомнить. Я мог вспомнить. Но я не мог, никогда, да!

Где унылое семя падёт на закате души; да, падёт и не встанет побегом сомнений. Где он, тот, кто ушёл? и куда он пришёл, чистый маг, золотая корона видений. Визг стрелы. Мимо. Ветер мимо лица. Сразу несколько стрел. Пролетели. Движение к ним, и от меня. Сегодня в меня не попасть. Артемида устала и постарела. Или наоборот. Тучи и тучи стрел. Напрасно. Снова тучи, но это другое. Послышались шаги, я спрятался за дерево. Шаги слышались везде, повсюду, но никого я не видел. Невидимки проходили мимо. Я слышал их смех, кто-то щёлкнул меня по носу. Прямо на глазах согнулся и треснул сучок на земле, потом проплыл в воздухе бокал из тонкого стекла, я поймал его и выпил. Содержимое было знакомо на вкус. И наконец – это я видел точно – на уровне человеческого роста проплыли сорок нижних челюстей, совсем молодых, крепких и здоровых. Утром из моего лба снова торчала стрела. Мне наскучило их вытаскивать, пошёл на работу со стрелой. На площади Гения даже оштрафовали «за похабщину при переходе». В Бюро вошёл злой. Шеф ждал, одетый почему-то в военное. Не удивившись моему виду, он вежливо поинтересовался, как продвигается повесть. – Мне нравится ваша кропотливая работа, новизна приёмов, неординарность мышления, решительные временные смещения. На фоне прошлой, вовремя сожжённой макулатуры ваша продукция на высоте. Мне также симпатично то, что вы работаете настолько откровенно, как если бы завтра вас ждала роковая операция. И это, несомненно, покоряет! Смущает несколько слабая сюжетная склейка и увлечение литературными реминисценциями на основе поверхностного знакомства с первоисточником, перепады цезуры, стилистические рывки, доморощенный мифологизм, школьная матерщина, пристрастие к сложным соподчинениям, обилие пунктуации… но, – он похлопал по плечу, – вы парень не промах, укладываете с первого удара. Вчера я издал приказ о присвоении вам звания подполковника. Это за ваши заслуги в развитии свободы слова, за исторический материализм, поданный в увлекательной форме, и в первую очередь – за честную работу в Бюро.

За время службы в Бюро я научился не задавать начальству вопросов. Ибо вопросы (моя профессия) есть не что иное, как проверка информации, а не её поиск; выявление филологической подготовленности, утверждение мнения, давление, улучшение. В обычном вопросе «Какая сегодня погода?» таится, помимо утверждения скуки, состояния праздности, провокация на разговор – сначала о погоде, а потом: что вы читаете по ночам? – по интонации, а не по содержанию ответа определяется психическая устойчивость, здоровье в целом; по паузам – финансовое положение (мне это удавалось не сразу). Во время беседы многое можно определить по рукам, ногтям, пальцам, коже, не говоря уже о лице. Физиогномика в Бюро была чуть ли не главной дисциплиной на вечерних курсах повышения квалификации. Я её сдал экстерном. Разберём пример: «Какая у вас зарплата?» Этот вопрос несёт в себе приглашение к доверительности, участие в судьбе, заботу о вашей семье, возможность повлиять на карьеру, информация о том, что зарплата маловата для такого человека, как вы, если сидите напротив меня вы. Слово «зарплата» имеет в себе не только сожаление, что в этом мире, кроме музыки и любви, есть ещё и повседневный обряд выживания. Построение вопроса контрастно отличается от «Сколько вы заколачиваете?» или «Не обижают ли вас деньгой?» Вопрос направлен по розе ветров во все стороны вашей видимой и невидимой жизни. Ответчик сразу напрягает весь свой арсенал: не подозревают ли меня в чём? пронюхали про украденную жесть? проверяют горизонты желаний? Что ответить? Да и стоит ли отвечать?

Допустим, мне ответили: «Спасибо, ничего». Проанализируйте ответ. «Спасибо» означает – помимо заурядной трусости, раболепия, стремления с самого начала показаться добрым барашком – ещё и попытку скрыть нелегальный заработок. Настораживает краткость ответа, не так ли? Я произнёс три слова и один союз – итого семнадцать букв! Ответ же состоит из – если не ошибаюсь – из шести слогов. Сравните: я – 17, ответчик – 6! Почти втрое меньше. Вторая половина ответа, как вы ещё помните, умная тётя, состоит из эфемерного «ничего». Что именно это «ничего» означает? Ничего не получает, обманывают беднягу, или настолько «ничего», что по сравнению с этим «ничего» другие действительно не получают ничего? Но я сегодня устал, поэтому заканчиваю мысль. Умная тётя поймёт меня, а глупая пусть мыло ест. Добавлю, что отвечающий всегда раб, ответ всегда есть признание подвластности, поражения; слово само по себе – эманация вины, в любом смысле: в мирском, ментальном, иррациональном, – так гласит само слово, слово с маленькой буквы, разумеется. Итак, я никогда не задавал глупых вопросов, но сейчас я спросил у шефа: что делают дальше с протоколами бесед? – Их анализируют, составляют заключение – нуждается ли ответчик в половой дезориентации или нет. – То есть, – уточнил я, смеясь, – делать из него существо третьего пола или не делать? – Нет, хотя да, но… подполковник… мысль вы поняли, хотя, как всегда, упростили… Хватит о работе; как говаривал мой предшественник: работа и карты отвлекают нас от жестоких размышлений о смерти. Сегодня даю вам отгул. Поезжайте кататься на лодках, дружище, пить лимонад на бал, эх, – он достал из моего стола шампанское, – жизнь прекрасна, только благодаря нам прекрасна, наш великий и единственный литератор!

Мы осушили по пятому бокалу, и я решился на второй вопрос: скажите, экселенс, что произошло с Питером за 20 дней моего знакомства с оперой «Хованщина»? – Хм, дней? Вы говорите – дней? Может быть, лет, веков? Да и почём я знаю, всё условно в этом мире внушительном. Может быть, вы погибли под Невой в метро; может быть, вас к нам подослали враги отечества; или – это скорее всего – есть в вашей голове нечто такое, что возвращает вас в прошлое, затем кидает в будущее, из него в настоящее. Сходите в архив, найдите своё личное дело. – Я смотрел досье, там не хватает первых двух страниц. – Шеф поморщился: напишите их сами, сочините, скажем, в стиле марша… – он ловко схватил за оперение стрелы и дёрнул на себя: что же такое свобода, – я шёл с бутылками по Летнему саду, – сейчас подумаю… Вот напасть какая, знаю, а выговорить не умею. Свобода это… такое… большое, полное воды… пищи… да вы меня поняли, что там. По-московски я грамоту не могу уметь, пусть учёные цацы скажут… У выхода из Летнего сада стояла…