Завоевательница - Эсмеральда Сантьяго

Она вернулась к своим заботам, но напряжение не отпускало. Ана постоянно держала при себе небольшой нож, который ей много лет тому назад дала Беба. Он подходил для резки стеблей и веток, прививки растений, чистки фруктов. Ане не хотелось превращать столь полезный инструмент в оружие, особенно применять его против мужчин и женщин, которые работали с ней бок о бок в садах и огородах. Вооружаясь против этих людей, она чувствовала еще больший страх, чем когда притворялась отважной и уверенной в себе.

Невольникам не разрешалось прямо смотреть на белых, и эти косые взгляды придавали им вид хитрый и вороватый. Северо приучил их, разговаривая с белыми, держать руки перед собой, и Ана была благодарна ему за это, поскольку, стоило ей приблизиться, рабы прекращали работу, бросали на землю свои инструменты и показывали руки. Ана делала то же самое. Они стояли друг перед другом, хозяйка и раб, на расстоянии трех шагов, но казалось, будто их разделяет океан.

Северо вернулся через шесть дней, когда на землю уже спустились сумерки. Одежда его была изодранной и грязной, а лицо покрывала золотистая щетина. В руках он нес хлыст. Северо поднялся на веранду, где стояли Ана и Рамон. Рамон указал на скамью, приглашая управляющего сесть. Северо положил хлыст у ног, и тот свернулся на полу затаившейся змеей.

— Прощу прощения за свой вид, — сказал он. — Я подумал, вы захотите узнать обо всем как можно скорее. Эти дьяволы пойманы и наказаны.

— Как? — спросил Рамон.

Северо взглянул на Ану, затем перевел глаза на Рамона.

— Они прятались в пещерах, — ответил он, — с тремя другими невольниками, которые убежали отсюда еще до вашего приезда.

Рамон решил, что в присутствии Аны управляющий не станет вдаваться в подробности. Он встал:

— Вы, должно быть, устали и проголодались. Мы можем обсудить все подробности завтра.

— Спасибо, сеньор, — поблагодарил Северо, поднимая хлыст. — Спокойной ночи, сеньора, — добавил он, поклонившись.

Ане не хотелось, чтобы Северо уходил. Осунувшийся, взъерошенный и грязный, он выглядел совершенно изможденным. Рамон говорил как-то, что управляющий живет с какой-то женщиной на собственном участке земли недалеко от города, хотя ни один из братьев ее не видел. Ана предположила, что сейчас ему не до нее. Поклонившись, Северо все же постарался встретиться глазами с хозяйкой, и она поняла, что он ждал слов одобрения, ведь они оба знали: он отправился за беглецами в надежде вызвать ее восхищение, а не ради отмщения Иносенте.

— Я благодарна вам, — сказала Ана, протягивая управляющему руку, — за то, что вы справедливо покарали тех, кто совершил ужасное преступление против моего деверя и Пепе.

Северо опешил, увидев ее руку так близко. Он вытер ладонь о брюки, взял кончики ее пальцев и поцеловал.

— Большая честь для меня, сеньора, — произнес он.

По примеру жены Рамон тоже подал управляющему руку:

— Мы не забудем этого.

На следующий день Рамон отправился к нотариусу и подписал дарственную, согласно которой Северо получил пять куэрдас на новой ферме у реки.

Северо отлично знал местность — каждый поворот, каждый холм и соседнюю долину; песчаные наносы в тех местах, где река разливалась в сезон дождей; каменистые склоны, поросшие кустами; влажные впадины черной земли, где бурлила жизнь. Даже непроницаемая темнота, окружавшая Северо безлунной ночью, окутывала его, подобно старому плащу, чья тяжесть была осязаемой. Его коня звали Бурро[5], но вовсе не потому, что он внешне походил на осла, а потому, что отличался чрезвычайной тупостью и поэтому ничего не боялся. Он отважно несся во тьме по знакомым лабиринтам троп в тростниковых зарослях, и его аллюр на ухабистых дорогах был ровным и уверенным.

Надвинув на самые уши широкополую шляпу, Северо не поднимал головы, спасаясь от стремительных атак насекомых. Он уже столько раз скакал по этим тропам ночной порой, что практически не чувствовал разницы между днем и ночью, разве только в темноте, обернувшись, он не увидел бы ветряной мельницы в центре плантации.

Когда до того места, где тропа терялась в лесу, оставалась еще сотня метров, он остановился под манговым деревом. Не спешиваясь, Северо снял с плеча хлыст и привязал к седлу, потом расстегнул рубашку и помахал полами, чтобы остудить тело. Снова застегнувшись, Северо заправил рубашку и поправил воротник. Он снял шляпу, пригладил волосы и вытер руки о брючины. Довольный собой, управляющий заставил Бурро обогнуть дерево и направил коня по дорожке, едва заметной даже при свете солнца, теперь же, во мраке ночи, она словно проглотила всадника.

Северо пересек болотистую низину и снова очутился на узенькой тропинке в зарослях тростника. Он ехал шагом, и по обеим сторонам от него лягушки словно старались своим кваканьем заглушить шорох тростника. Сразу за плантацией лежал луг. На противоположной стороне его плотной стеной росли кокосовые пальмы, — казалось, их специально посадили для защиты от непрошеных гостей. По тропе вдоль кокосовых пальм и миндальных деревьев Бурро направился к расчищенному участку, где на сваях возвышалась хижина Консуэлы.

— Консуэла, отрада моя, — тихонько позвал Северо, снимая седло.

Он отвел коня в сарай, покормил и дал ему воды. Затем снял рубашку и плеснул воды себе на голову, шею, подмышки, грудь. Вытерся, снова оделся, аккуратно заправил рубашку в брюки, застегнул ремень и пригладил влажные волосы. Управляющий обошел сарай, приблизился к воротам и погрузился в благоухающий дурман цветущего сада.

— Иди ко мне, любовь моя, — позвала Консуэла из гамака, натянутого между столбиками веранды.

Он пошел на огонек ее сигары, на манящий, сладкий и томный голос. Под гамаком на полу стояла бутылка рома. Северо поднял ее, сделал большой глоток и вытер рукавом рот, потом присел на краешек гамака. Веревки, намотанные на столбы, натянулись, а полотнище провисло, не доставая до пола всего нескольких сантиметров. Северо склонился над женщиной. Она лежала без одежды, ее длинное тело, гибкое, мягкое и округлое, казалось бескостным. Женщина поднесла сигару к губам Северо. Табачный дым вместе с ромом согрел внутренности и прогнал из головы мысли. Руки Консуэлы блуждали по его телу, расстегивая пуговицы, которые он только что застегнул, вытягивая ремень, вытаскивая из брюк рубашку, только что заправленную, пропитанную мускусным запахом мужского пота. Потом она расшнуровала башмаки, и Северо отбросил их прочь. Проворными пальцами ног она стащила с него носки. Следом и брюки полетели на пол. Обнаженный, как и она, Северо всем телом прижался к щедрой плоти в неистовом стремлении проникнуть в ее влажные глубины.

— Ой, любовь моя, какой ты нетерпеливый, — засмеялась Консуэла, но удерживать его не стала.

Северо был не первым неистовым и нетерпеливым — десэсперадо, который нашел дорогу к Консуэле Сольдевиде. Каждому мужчине время от времени необходимо утешение, и она, воспринимавшая свое имя буквально, ко всем была щедра. Ее мать Консуэла тоже приносила забвение мужчинам. И ее дочь Консуэла будет это делать, как и другие бесчисленные Консуэлы после них.