Мой милый шпион - Джоанна Борн

Ах, красавица Джесс… Он вознесет ее в небо, чтобы она воспарила. Он будет дарить ей радость снова и снова.

Еще какое-то время Себастьян целовал ее. Целовал, ужасно сожалея о том, что не может овладеть ею прямо здесь и сейчас. А она бы и в этом случае не противилась – он был почти в этом уверен.

Но увы, здесь было не время и не место. Они находились в ее конторе, и он не станет крушить ее гордость. Лишь немного ее согреет, чтобы напомнить о том, что в жизни существуют и другие вещи, кроме тревоги, риска и торговли пряностями. Ограничивая себя ее губами и грудью, он не шел дальше поцелуев, не переступал запретную черту. Разве что предпринял несколько пробных экскурсий. И еще поцеловал взасос у шеи, оставив два-три синяка, чтобы все работавшие здесь мужчины увидели: отныне она принадлежит ему.

Наконец, чуть отстранившись, он дал ей возможность прийти в себя. Он старался не слишком сильно возбудить ее, чтобы возвращение к обыденности не было трудным.

– Все, дорогая. Остальное последует потом.

Конечно, она будет вспоминать об этих мгновениях, когда останется одна со своей бумажной работой. И будет вспоминать, когда сядет напротив него за ужином. И когда ляжет в постель. Не думать об этом она не сможет.

Он прижал ее к перилам и снова поцеловал. Она вздохнула и пробормотала:

– Это была ошибка. Теперь мне придется притворяться, что ничего этого у нас с тобой не было. Да-да, ошибка, ошибка, ошибка.

Она машинально поправила прическу. Но теперь было поздно беспокоиться о том, что подумают о ней люди, когда увидят.

Ему было трудно найти для нее нужные слова, и он сказал первое, что пришло в голову:

– Нет, ты не права. Это не было ошибкой. Скорее – актом доброй воли.

Себастьян невольно улыбнулся, вспомнив о том, что он торговал произведениями искусства, покупая их чуть ли не по всему свету, – статуями из Греции, Византийскими мадоннами, старинными резными фигурками из пустынь Египта. Он занимался этим не ради наживы, а для удовольствия. Чтобы во время плавания держать эту красоту в руках и любоваться ею. И вот сейчас, прикасаясь к Джесс, он обладал такой же красотой, но только теплой и живой. И у него от этой красоты дух захватывало.

– Мне понравилось. – Он снова улыбнулся. – Тебе тоже, полагаю.

– Убирайся с моего склада, – пробурчала Джесс.

Но она еще не до конца пришла в себя и не оттолкнула его, когда он намотал на палец ее локон.

– В другой раз продолжим, дорогая.

– Продолжим в аду.

– Приходи домой вовремя, чтобы успеть переодеться к собранию Исторического общества. Или мне придется самому прийти за тобой. Теперь сможешь сама подняться наверх? Уж постарайся. Иначе клерки заподозрят неладное.

Джесс нахмурилась и поднялась по ступенькам. Затем обогнула металлический шар, украшавший лестничный пролет, и зашагала по коридору. Увидев ее, мальчик-посыльный поспешно скрылся в ближайшем дверном проеме.

Себастьян провожал ее взглядом, пока она не скрылась из виду. Потом спустился вниз и с улыбкой вышел на улицу.

Ладмилл-стрит, Уайтчепел

Джесс знала с десяток людей, говоривших по-арабски, но только двое из них умели читать. Умел читать ее отец, но она не могла идти к нему с этим на Микс-стрит.

А вторым знатоком арабского был приходской священник. Она все равно собиралась с ним встретиться, так что все шло по плану. Жизнь порой делает такие подарки.

Ладмилл-стрит была пакостным местом. Ширины улицы едва хватало для проезда одной телеги. По центру булыжной мостовой тянулась глубокая вонючая промоина, забитая отбросами. Здесь даже трава не росла, но жили люди. Много людей. Над головой, из каждого окна, тянулись, пересекаясь, веревки с бельем, заслонявшим солнце. Окна же представляли собой слепые и темные квадраты без стекол, закрытые от воров деревянными ставнями. Сквозь распахнутую дверь видны были распростертые на охапках соломы тела мужчин и краснощеких женщин. Табличка снаружи гласила: «Джин. Выпивка за пенни. Напиться в стельку – три пенни».

Улицу заполоняли орущие дети. Ужасно злые – как бездомные собаки. Тут же вертелись и шавки на четырех ногах. Они останавливались и обнюхивали подол ее юбки, когда Джесс проходила мимо. В руке у нее был камень – на тот случай, если одной из них заблагорассудится ее цапнуть. Когда появляешься в подобных местах, приходится обороняться. Кто-нибудь из мальчишек мог позариться на ее кошелек, если бы у нее не хватило ума не брать его с собой.

В ее детстве все было по-другому. Тогда она ходила где хотела и ничего не боялась. Весь Ист-Энд был ее домом, каждая грязная канава с крысами. Все знали ее. И она знала в те времена по имени чуть ли не каждого второго обитателя восточного Лондона.

А спецслужба и здесь ее не оставляла. Агенты упорно следовали за ней, то и дело попадаясь на глаза. Даст Бог, карманники проверят их карманы. Джесс очень на это надеялась. Это будет ее маленький вклад в копилку воришек с Ладмилл-стрит.

Бесплатная столовая для нищих была открыта. Накрывали ужин. Добавив к своей походке хромоту, Джесс направилась туда – похожая на усталую проститутку с Ковент-Гарден, вернувшуюся домой после долгого и тяжелого дня.

– Неудачный день, дорогуша? – спросила какая-то женщина в хвосте очереди.

– Черт знает, что хотят некоторые мужчины, – проворчала в ответ Джесс, передернув плечами.

– Да, милая, ты права.

Сегодня давали суп с бобами и черствый черный хлеб. Подставив для супа деревянную миску, Джесс сунула в жижу хлеб и подсела к другим женщинам. Вскоре к ним присоединилось семейство, состоящее из матери с младенцем и двух мальчиков. От женщины пахло джином.

– Ты будешь это есть? – спросил старший мальчик. Взглянув на суп, Джесс решила от еды воздержаться и покачала головой. Схватив ее миску, мальчик тут же ее опустошил, не поделившись с братом.

Машинально кроша хлеб, Джесс думала о найденном письме Реджо и о Себастьяне. Он не мог быть Синком. Или все-таки мог?

Такие люди, как Себастьян, не стали бы похищать секреты ради денег. А вот из политических соображений, веры в идеалы республики – могли. Одурманенные красивыми словами и мечтами. Вопреки реальности. Тем более что он мог наслушаться всяких красивых слов от тетки и дяди, у которых рос. Они, Юнис и Стэндиш, отличались радикальными взглядами, но были хорошими людьми и безобидными, как мыши, даже несмотря на те глупости, в которые верили.

Но Себастьян был далеко не безобидным. Просто не мог быть безобидным.

У нее были во Франции друзья, считавшие, что Наполеон осчастливил весь мир. В этих мыслях не было ничего страшного, если ты француз. Но англичане не имели права так думать.