Три сердца - Тадеуш Доленга-Мостович

Кейт предложила послать за вожделенными для Тукалло фляками, но он не согласился. Как раз в это время позвонил Ясь Стронковский и обещал появиться в Кресовом баре. Все стали прощаться.

Гого спросил неуверенным голосом:

— Как считаешь, Кейт, может, мне пойти с ними на полчасика?

— Утром говорил… — начала Кейт, но Гого прервал ее:

— Это же не пьянство. Немного поболтаем, и я вернусь.

Она повернула голову.

— Как хочешь, — ответила Кейт безразличным тоном.

Он закусил губы.

— Ну, хорошо, я останусь.

Она ничего не ответила.

— Я не пойду, — громко сказал Гого, — нужно кое-что сделать, и завтра хочу пораньше встать.

Выражение лица его было кислым, и Тукалло уже собрался отпустить какую-нибудь колкость в его адрес, как Ирвинг скомандовал:

— Господа, нам пора. Пойдемте скорее, потому что мог замерзнуть двигатель. Я совершенно забыл.

Через минуту уже все были на лестнице. Кейт положила руку на плечо мужа.

— Я знала, что ты найдешь в себе силу воли.

— Скорее пожертвование, — поправил он сухо.

— Какое пожертвование? Кому?

— Так тебе же!

Он отвернулся, делая вид, что не заметил, как после этих слов Кейт убрала руку с его плеча.

— Пусть будет по-твоему, — горько усмехнулась она. — Если ты так это понимаешь, спасибо за пожертвование.

Он взглянул на нее почти злобно.

— Очень мило, но мне бы хотелось, моя дорогая, чтобы в подобных ситуациях ты не выставляла меня на посмешище перед моими друзьями.

— Я не думаю, что выставила тебя на посмешище.

— Ну, конечно, ты не думаешь, — рассмеялся он с иронией, — но извини, в данном случае не важно, что думаешь ты, а важно, что считают они. Так вот по их мнению я у тебя под каблуком! Да, под каблуком, как обычный засранец!

— Когда-то я уже просила тебя не употреблять это вульгарное слово, — ответила она спокойно. — Оно оскорбляет меня также и в устах пана Тукалло, но ему многое можно простить.

— Только не мне, каждому, но не мне.

— Не каждому. Подобные выражения — это его стиль, а у тебя есть, вернее, ты стремишься иметь совершенно иной стиль… Что касается насмешек, которых ты так боишься с их стороны, будь уверен, что если бы ты действительно и искренне желал остаться дома, никто бы не смеялся.

— А что бы с тобой случилось, если бы я пошел с ними на каких-нибудь полчаса! — взорвался Гого.

Ей хотелось отвернуться и выйти из комнаты. В его грубом тоне и резком голосе она почувствовала оскорбление, но взяла себя в руки.

— Будь так добр и не кипятись, — попросила она. — Ты хорошо знаешь, что вечеринка длилась бы не полчаса, а, как всегда, всю ночь.

— Ну и что из этого, — закричал Гого, — да хоть бы и всю ночь! Любой из нашей компании может распоряжаться собой, а я на положении заключенного что ли, черт возьми?!

— Каждый из них обладает достаточно сильной волей, чтобы не напиваться ежедневно. Хохля рисует, Кучиминьский пишет, у Полясского недавно вышел роман, у Стронковского — том стихов, Дрозд поставил музыкальную комедию. Все они работают, а развлечениям предаются только в свободное время.

— Ах, так ты упрекаешь меня, что мне до сих пор не удалось найти что-нибудь подходящее!

— Ты вообще не искал, — поправила она, — но для меня не это главное. Речь идет о том, что для каждого из них эти попойки не являются смыслом жизни, а лишь каким-то дополнением, подчиненным, еще раз повторяю, их силе воли.

— Так вот, ты ошибаешься, потому что никогда не была на этих «попойках» и тебе кажется, что это опивание алкоголем. И вовсе это не дополнение, а нужная, пожалуй, необходимая составляющая жизни. Да, они пьют, но если бы ты слышала наши беседы, обмен мыслями, творческую изобретательность, впечатления, наблюдения, наши дискуссии! Только для засранца, для тупого обывателя это попойка. А это симпозиумы! Это интеллектуальные пиры!!! Это коллективная сокровищница, в которую каждый что-нибудь вносит и из которой каждый что-нибудь черпает!

Кейт кивнула головой.

— Да, я согласна с тобой и не упрекаю их, хотя допускаю, что эти встречи могли бы проходить не по ночам, тем более, не в алкогольном угаре. Ты называешь это коллективной сокровищницей. Разумеется, в нее что-то вносят литераторы, поэты, скульпторы и музыканты, словом, творцы или Тукалло, который, скажем, творец без портфеля. Ну а что вносишь ты, Гого?

— Ты считаешь меня дураком? — возмутился он.

— Вовсе нет, но ты же не можешь не признать, что не являешься работником умственного труда, что не разбираешься в искусстве. Так что вносишь ты?

Он пожал плечами.

— Ровно столько, сколько Залуцкий или Ирвинг.

— Нет, Гого, они хотя бы оплачивают материальную составляющую этих алкогольных симпозиумов, вносят деньги.

— Я тоже по сравнению с другими довольно часто плачу.

— Но они могут себе это позволить, а ты нет. Князю Залуцкому или Фреду не нужно одалживать. И еще одно. Ты говоришь, что все черпают из коллективной сокровищницы. Я верю. Они обогащаются новыми мыслями, новыми творческими направлениями, новыми артистическими замыслами, впечатлениями, которые используют в своих творениях. Для них беседы — что-то наподобие интеллектуальной гимнастики, условие поддержания умственных способностей и точности ощущений. А что же берешь ты? Я думаю, что ты не захочешь обманывать самого себя. Твои приобретения лишь алкоголь и удовлетворение от участия в разговорах, которые интересуют тебя не своим содержанием, а лишь эффектностью. Извини, что я говорю тебе об этом, но это мой долг и мое право. Я не имею ничего против поддерживания отношений и даже близкого знакомства с этими людьми. Наоборот, я считаю их милыми, культурными и занятными. И я не возражаю против твоих визитов в ресторан время от времени. Но я надеюсь, что это не станет потребностью для тебя, тем более, что ты не можешь ее себе позволить.

Он угрюмо слушал, не глядя на нее, и внутренне не признавал правоты ее слов. Он не желал признавать аргументы, принимать их к сведению, задумываться над ними. Он понимал только одно — его лишили приятной прогулки с друзьями в бар, заставили остаться дома, чувствовал себя униженным и оскорбленным.

Он взглянул на нее. Стройная, она стояла, рукой опершись о стол, с легким румянцем на щеках и с серьезным выражением глаз, строгая в своем синем платье с квадратным маленьким декольте, мягко облегающем ее грудь и бедра. Сейчас она показалась ему еще красивее, чем всегда, и еще более желанной. Внезапно в нем проснулось сознание обладания: ведь эта удивительная женщина принадлежит ему, в любую минуту он может обнять ее, провести руками по ее телу, поцеловать в губы, те самые губы, которые так надменно и осуждающе отчитывали его Да, обнять и овладеть по праву мужа. Сковать ее в объятиях, ласками заглушить, разбить, превратить в прах, лишить смысла и значения все ее доводы.