Три сердца - Тадеуш Доленга-Мостович

Кейт хотела рассмеяться, но взяла себя в руки.

— Нет, я уверяю вас, вы глубоко ошибаетесь.

— Может быть, — согласилась пани Иоланта, — я ошибаюсь относительно причин, какими вы руководствовались, выходя за Гого замуж, но я убеждена, что вы его не любите. Вы никогда никого не любили. И идиот Тукалло, поскольку он уже предсказал вам будущее, должен был напророчествовать великую любовь. Да, великую любовь, потому что она ждет вас непременно. Не улыбайтесь, пани Кейт, вам от нее не спрятаться. Вы будете любить и только тогда созреете, а созреть — это значит узнать вкус жизни, созреть — это значит дышать полной грудью, это значит обладать чувствами, натянутыми, как антенны, которыми улавливаются в эфире самые легкие колебания. Это значит просто жить. Осознанная и полноценная жизнь женщины начинается с того дня, когда она полюбит. Я видела у Хохли ваш портрет, а сейчас вижу вас. Вы уловили то значительное отличие, которое существует, несмотря на великолепно схваченное подобие, между вами и портретом?

— Я не в восторге от него, — призналась Кейт.

— А это и понятно. Вы не чувствуете себя такой, какой увидел вас Хохля. Он гениален. Это и есть пророчество для вас! Когда-нибудь вы будете такой. Когда влюбитесь. Вы красивы и сейчас, очень красивы, но, как бы это выразиться… безучастная, потенциальная красота, а когда вы встретите любовь, ваша красота станет жизненной, такой, как на портрете Хохли: активной, пламенной, творческой. Вы понимаете меня?

— Понимаю, но не могу представить таких перемен во внешности.

— Не о нашем внешнем виде речь, изменится ваше содержание, материал.

— Мне бы этого не хотелось, — пожала слегка плечами Кейт. — Впрочем, мне кажется, что вы сперва увидели портрет у папа Хохли и лишь на основании впечатлений от него составили ошибочное мнение обо мне. А именно в портрете неверно изображена суть, подчеркнуто выражение какой-то агрессивности, кокетства, страсти, словом, того, что было чуждо мне всегда…

Пани Иоланта задумалась.

— Возможно, — произнесла она как-то неуверенно, — возможно.

— Это именно так.

— Вот поэтому есть у меня к вам просьба: вы согласитесь позировать мне?

— Я не знаю, будет ли у меня сейчас достаточно времени, — сказала Кейт.

— Я умоляю вас, не отказывайте! Я должна писать ваш портрет. У меня совершенно иная манера письма, чем у Хохли, и поверьте мне, что в своей манере я не худшая. Видите ли, я должна представить что-нибудь привлекательное на весеннем салоне. А именно вас я так хорошо чувствую, просто знаю, что сделаю вещь высокого класса. Живу я очень близко, и время работы не имеет для меня никакого значения, потому что всегда работаю при искусственном освещении.

В ее голосе звучала искренняя просьба. Было видно, что это для нее действительно важно.

— Я знаю, что несимпатична вам, — говорила Иоланта, — но убеждена, что вы измените свое мнение и мы станем подругами. Вас шокирует моя раскрепощенность, бесцеремонность, навязчивость, но вы убедитесь, что я умею как хранить тайны, так и проявлять деликатность чувств. Особенно по отношению к вам. Как же я чувствую вас! И не только как художник. Мне кажется, что мы знакомы с вами уже многие годы и что я ждала вас. Не может быть, чтобы я ошибалась. Вы не откажете мне, Кейт?..

Ее глаза горели и искрились. У Кейт появилось странное ощущение: что-то притягивало ее к этой женщине и одновременно отталкивало. Ей казалось, что из этих горящих глаз на нее изливается опасность, которую она не могла определить, опасность увлекающая, искушающая и гипнотизирующая, как пропасть.

— Хорошо, — согласилась Кейт. — Договоримся позднее.

— Спасибо, — сказала Иоланта и, пока Кейт успела что-то сообразить, поцеловала ее в губы.

Этот поцелуй длился лишь одно мгновение, но прикосновение полных, горячих и пахнущих губ пани Иоланты возбудило в Кейт какое-то беспокойство или опасение, которое она долго не могла забыть.

Когда они вернулись в кабинет, Гого разговаривал по телефону. Тукалло с Залуцким, сидя напротив Полясского, разглагольствовали о влиянии русской культуры на римскую мифологию. Ирвинг стоял у окна, покуривая папиросу.

— …но мы вообще не были в «Нитуче», ты наверняка оставил портсигар или в «Под лютней», или в «Негреско», — говорил Гого.

— …к примеру возьмем культ Весты. Где ты найдешь в эллинской мифологии его источники… — продолжал Тукалло.

Хохля сидел осовевший, бессмысленно глядя в стену.

Ирвинг подошел к Кейт.

— Я разговаривал с отцом. К сожалению, мне не удалось перенести встречу, потому что отец во второй половине дня уехал в Катовице и не знает, когда вернется. Надеюсь, что дня через два-три.

— Спасибо, Фред, вы очень добры.

— Как только он вернется, я тотчас же свяжусь с ним и сообщу вам.

Кейт печально улыбнулась.

— Не знаю, стоит ли утруждать вас и беспокоить вашего отца. Гого, к сожалению, не думает о работе серьезно.

Ирвинг ничего не ответил.

— Но я, — сменила тон Кейт, — тоже немного зла на вас.

— На меня? — удивился он.

— Да, вы снова одолжили деньги моему мужу, а ведь я же просила вас.

— Я одолжил?

— Ну, да, пятьсот злотых. Сейчас я верну их вам. Когда Гого выпьет, им овладевает какая-то мания одалживания.

— Но не ошибаетесь ли вы? Я что-то не припомню, чтобы давал ему в долг какие-нибудь деньги.

— Хорошо ли это изворачиваться так?

— Уверяю вас, что не изворачиваюсь. Даю голову на отсечение, что это какое-то недоразумение.

— По всей вероятности, вы оба были не совсем трезвыми, — улыбнулась Кейт. — Сейчас я принесу деньги.

— …потому что культ огня — это исключительная черта старых предарийских религий европейцев, — гремел носовым саксофоновым баритоном Тукалло. — Свастика! Свастика! Знак огня!

— Может, вы хотите чаю? — спросила Кейт.

— Откровенно говоря, я голоден, не обедал сегодня.

— Почему вы не сказали об этом сразу? — возмутилась Кейт. — Пойдемте в столовую, я дам вам что-нибудь закусить.

— Закусить что? — поинтересовался Ирвинг.

— Ну, естественно, — вздохнула Кейт. — Ладно, ладно, получите и водку.

— …во всяком случае скажи шоферу, чтобы обыскал салон машины, — говорил Гого по телефону. — Возможно, завалился за сиденье.

В столовой Кейт нашла для Фреда немного ветчины, два бутерброда с красной икрой и оставшиеся после обеда маринованные грибы. Он не захотел садиться и ел, стоя возле буфета. Две рюмки водки подняли аппетит. Когда она принесла ему деньги, после некоторого колебания он спрятал их в карман.

Фред был абсолютно уверен, что ночью у него не было с собой денег. Счета частично оплачивал Али-Баба, частично Полясский, а в «Негреско» — Хохля. Оставалась лишь единственная возможность: Гого мог попросить в долг, а он, не имея при себе денег, взял их у директора «Лютни». У него было желание тотчас же позвонить туда, но не хотелось делать это в присутствии остальных.