Мамба в СССР. Черный курсант - Алексей Птица

class="p1">— Так точно, товарищ капитан. Прошу вас угоститься ими. Мне всё равно нельзя курить на гауптвахте. Как только освобожусь, тогда и накурюсь.

— Ммм, спасибо. Думаю, тебе тут делать нечего. Это пусть другие сидят подольше, кто о субординации ничего не слышал. Пожалуй, я добавлю твоему подчинённому ещё трое суток. Пусть походит тут, подумает. Как говорится, если не доходит через голову, то дойдёт через ноги.

— На ваше усмотрение, товарищ капитан.

— Разумеется, на моё! Выводной, разрешаю ещё тут чуток погулять, потом в камеру арестованного и книжку ему какую-нибудь принесите. Пусть читает, я разрешаю, — великодушно произнёс начальник гауптвахты.

Капитан удалился и, судя по всему, направился прямиком в комнату дежурного, где в заветном сейфе оставалась половина пачки сигарет.

Мы походили ещё с полчаса, после чего меня загнали в камеру и немного позже в довесок ко вчерашнему Уставу вручили книжку. Книжка называлась «Сердце Бонивура» и оказалась довольно потрёпанной. Просвещайся, мол, негр, умнее станешь. Особенно про Бонивура читай, проникнись жертвенностью советских людей. Ну, это лучше, чем ничего.

От нечего делать я читал. Вскоре подошло время обеда. Всё прошло так же, как и вчера, ничего интересного. Ужин и отбой по той же схеме, но с одним исключением. Помощнику начальника караула, который проводил отбой, не понравилось, как «отбивалась» общая камера номер два. И он решил их немного потренировать.

— Камерааа, — протянул он слово, а потом резко оборвал его вторым: — отбой!

Двенадцать человек сломя голову бросились в камеру, последний громко хлопнул дверью.

— Пятьдесят пять секунд. Плохо! — констатировал помначкара. — Стройсь!

Все снова выбежали обратно и выстроились вдоль стены.

— Камерааатбой!

И опять толпа арестованных, пихаясь и мешая друг другу, помчалась вперёд.

— Пятьдесят секунд. Уже лучше.

— Камера, отбой!

— Сорок семь секунд. Ну, и ещё разок, для закрепления успеха. Если вы сейчас уложитесь меньше, чем за сорок пять секунд, то больше тренироваться не будем. А если не уложитесь, то у меня времени много. Я спать не хочу.

— Камера, отбой!

Толкая друг друга в спину и лишь чудом не падая, все двенадцать человек вновь хлынули в камеру. Последний буквально на лету захлопнул за собою дверь. Кто-то из них упал, но уже в камере.

— Сорок три секунды. Вот умеете же, когда захотите. Всё, отбой.

После команды я отлип от окошка в двери и лёг на топчан. Хорошо в одиночке, хоть выспаться можно по-человечески.

Третьи сутки прошли точно так же, как и вторые. Утром следующего дня за мной приехал старшина.

— Ну, что, Бинго, как тебе гауптвахта?

— Ничего, жить можно.

— Ну да, если ты в Африке выжил, то тут и подавно. А о тебе все хорошо отзываются. Говорят, всё знаешь, всё умеешь, всё выполняешь… Ты действительно так быстро учишься?

Я пожал плечами, на риторический вопрос отвечать не обязательно.

— Ладно, забираю пока тебя, а Гану ещё недельку тут побудет.

— Хорошо.

Дальше всё произошло в обратном порядке, и вот я снова сижу в кунге «шишиги» и трясусь уже на дороге обратно. Моё появление в казарме было встречено бурно. Как будто я вернулся из тюрьмы! Но тюрьма и гауптвахта — это совершенно разные вещи.

А ведь ещё существуют и дисциплинарные батальоны. В них все учат уставы, непрерывно занимаются строевой подготовкой, а о работах по территории мечтают, словно об отдыхе. Слышал, да и пацаны рассказывали, так что, знаю. Но приятно, когда тебя ждут.

* * *

Гану Махади никак не мог дождаться, когда же закончатся эти десять суток ареста. Наконец, они подошли к концу, и наступило утро одиннадцатого дня. Его вывели в комнату дежурного по гауптвахте, где курсанта ожидал старшина.

— О! Ещё один чёрный хлопчик. Ну, как тебе тут, хорошо было?

Гану скривился, какое ещё «хорошо»?! Чуть не помер, а всё из-за Бинго! Тот давно вышел, а вот ему пришлось отсидеть тут все десять суток. Но и они уже закончились. Дежурный достал документы, оформляя их на выдачу, и поставил печать. В самом конце, уже выдав вещи и документы, он взял телефон и набрал номер начальника гауптвахты, отчитываясь об убытии арестованного.

— Да, выписываем. Что? Да. Хорошо. Подождём.

Старшина с Гану успели только выйти из помещения гауптвахты, как вслед за ними вылетел капитан Масенко.

— Стоять!

Загинайко и Гану встали, как вкопанные, и удивлённо переглянулись. Это им?

— Почему вы, товарищ курсант, нарушаете форму одежды?

— Я не нарушаю!

— Ещё и пререкаетесь! Вот это вот что? Что это за подворотничок, почему грязный? Почему не глажен? Трое суток ареста!

Гану и слова сказать не дали, как назначили крайним и продлили арест.

— Ну, как же так? — в недоумении спросил Загинайко у Масенко.

— А нечего на командира руку поднимать. Каждый сверчок — знай свой шесток!

Загинайко хмыкнул: вот ведь, Бинго пострел! Везде поспел! Он и здесь всех к себе расположил. Правда, обрадовался этому обстоятельству старшина не очень: опять в Харьков за двести вёрст мотаться. Ну, ничего. Гану же откровенно скис и едва не плакал! Вот что ему стоило дать эту шайтанову клятву? Вдруг Бинго сдохнет раньше, чем потребует от него выполнения клятвы крови? Всё ведь может быть. Мучайся теперь из-за собственного упрямства!

В итоге, пришлось старшине возвращать обратно своего чёрного курсанта, что он и сделал. Гану в камере встретили со смешками и удивлением. Пришлось ему ещё трое суток сидеть, со страхом ожидая утра четвёртого дня, а то вдруг Масенко ещё добавит? Но всё обошлось и, запрыгнув в кунг, Гану потрясся обратно в училище, решив больше с Бинго не связываться и принести ему клятву. И первым, кого он встретил по приезду, оказался Бинго.

— Ну, что?

— Я согласен, — буркнул Гану.

— Вот и молодец!

* * *

Ничего интересного больше не происходило, лишних связей я заводить тут не стал. Персонажей будущего здесь не обнаружил, так что… Один лишь Газини был мне дорог, так сказать, как продукт моего морального творчества, а теперь ещё и Гану добавился. Эликсиры я не продавал, да и не брал их с собою, оставив до следующего года, а сейчас уже и вовсе не планировал торговать ими здесь.

Наконец, все экзамены сданы, нас построили на плацу и торжественно поздравили, вручив зачётные книжки. Раскрыв свою, полюбовался на красивые тройки, никогда не был отличником и сейчас не буду. Твёрдый троечник,