Завтра наступит вечность - Александр Громов

– Налево в дверь и еще раз налево. Лишних движений не делать – будем стрелять.

Я решил не проверять, пробьет ли игла многослойную ткань скафандра – какая разница? Пуля из «макара» – точно пробьет. Из «гюрзы» – пробьет навылет.

– Куда теперь?

– Повернись лицом к стене и стой смирно.

Я подчинился. Стоять пришлось довольно долго. За спиной что-то шуршало и звякало. С низким гулом встала на место дверная плита, и я догадался, что нахожусь в шлюзовой. Потом до слуха донеслось несколько ядреных щелчков – так щелкают доисторические тумблеры в доисторических приборах с дизайном в стиле автомобиля «Победа». Архаично, но надежно. И как будто открылось окно – по комнатушке пронесся такой сквозняк, что меня качнуло.

– Медленно повернись.

Все трое были уже в скафандрах, более легких и удобных, чем мой. Я не удивился.

– Теперь иди сюда.

Я знал, что сейчас увижу Кошачий Лаз, о котором столько слышал, и подозревал, что он разочарует меня. Так оно и оказалось. Толстый бублик внутренним диаметром сантиметров в шестьдесят – едва-едва пролезть в скафандре, – притом бублик неровный, с какими-то буграми и наростами, с толстыми проводами на присосках, собранными в неаккуратный пучок, и все это буровато-коричневое, вот что такое Кошачий Лаз. Лазейка к звездам, подачка тем, кто мечтал о распахнутых настежь звездных вратах. Шиш вам, мечтатели! Не графья вы, а дворовые ободранные коты, поползаете и на брюхе.

А внутри бублика был пейзаж. Тоже ничего особенного, если не считать ярких блесток, – камни, камни… Серые, как ночные кошки.

– Что там? – спросил я, хотя был уверен, что знаю.

– Клондайк, – подтвердил Стерляжий мою догадку. – Очаровательное место, правда, на любителя. Сумел нагадить – сумей отработать.

– Срок? – поинтересовался я.

– О сроке забудь.

Утешительное известие… Та же ликвидация, только растянутая во времени и не без выгоды для Корпорации. Почему я решил, что имею дело с рассерженными людьми? Я имею дело с купцами!

– Жилье примерно в ста метрах к востоку. Прииск дальше, иди по тропинке и дойдешь. Еду, воду и воздух будешь получать в обмен на металл. Хочешь жить – работай. Дневная норма – семьдесят килограммов в пересчете на стоимость платины в земном весе. Заметь место, где вылез, и оставляй металл около него. Кошачий Лаз будет открываться раз в местные сутки.

Я был убежден, что на моем лице ничего не отразилось, но все же Стерляжий добавил:

– Шутить не советую. Очень не советую. Если сунешься оттуда в Лаз, в тебя будут стрелять. Все. Пошел.

Видимо, я пошел недостаточно быстро – меня подбодрили пинком.

Двойная тяжесть чем-то похожа на жару в сауне – в первый момент ошеломляет, затем на какое-то время удается притерпеться, но в конце концов она начинает мучить, и чем дальше, тем сильнее. Точно так же можно сравнить повышенную гравитацию с холодом и вообще с любым постоянно действующим неудобством. Кажется, Амундсен сказал, что к холоду невозможно привыкнуть, но можно научиться терпеть его. Проверять на себе слова великого норвежца – только это мне и оставалось.

Первым делом я упал и больно ушиб локоть. Попытался рывком встать и не смог. Тяжесть распластала меня по серому грунту. Тяжесть мешала дышать. Я мгновенно вспотел. Процедил сквозь зубы ругательство. Ну что это за жизнь, если каждый вдох требует специальных мускульных усилий!

Каторга, вот что это такое. Обыкновенная каторга. Заслужил – носи свой собственный двойной вес.

Я оперся на локоть, подтянул под себя ноги и с кряхтением взгромоздился на четвереньки. Затем ухитрился подняться на корточки. Передохнул немного и встал на ноги. Жить было можно, только сердце колотилось, как после километровки. Спортом надо было заниматься, спортом! И лучше всего тяжелой атлетикой.

Но я сделал шаг и выжил. Можно ведь идти, неся на себе кого-то твоего веса. Можно даже идти, держа на закорках толстяка, который тяжелее тебя раза в полтора-два, – а с учетом веса скафандра так оно и получалось. Идти-то можно. Вопрос в другом: далеко ли так уйдешь?

Через десять шагов я начал задыхаться, а через двадцать пришлось сделать передышку. Пот заливал лицо, в глазах нещадно щипало. Там в изобилии плясали мелкие чертики, и казалось, будто они и щиплются. Чего хорошего ждать от чертей?

Отдыхать стоя оказалось невозможно – чем дольше простоишь, тем сильнее устанешь. Я сел.

Потом лег на бок лицом к Лазу. Он уже закрылся, но я помнил, где он был. К тому же в нескольких шагах от него громоздилась пирамидальная куча натасканных и уложенных кем-то блестящих камней. Хороший ориентир, не ошибусь.

Я перевернулся на спину и стал смотреть в небо. Оно было белое, едва заметно сходя на голубизну у горизонта. Белое небо и жгучее белое солнце планеты Клондайк, более точно прозванной Грыжей.

Уж лучше бы лютый холод, как на настоящем Клондайке!

Я вспомнил, что мне здесь предстоит таскать тяжести, и впал в отчаяние. Тут заработаешь не только грыжу – с равной вероятностью получишь и смещение позвонков, и расширение вен с варикозной язвой в перспективе, и выпадение прямой кишки. На ниве усердия. И вообще пупок развяжется.

О чем-то еще говорила некогда Надя… Ах да, о лучевой болезни. Вшитый в рукав дозиметр показывал пять с половиной миллирентген в час. Не так уж много для экскурсанта, но более чем достаточно для постоянного жителя. Внутри скафандра уровень радиации был, конечно, несколько ниже, но ведь известно, что вода камень точит. Нет, от старости я здесь не умру, это точно…

Вероятно, не доживу и до выпадения кишки. Если брякнусь оземь, споткнувшись или потеряв сознание, почти наверняка сломаю себе парочку костей, и если мне не придут на помощь, то…

А кто придет, спрашивается? Сейчас пересменок. На планете нет никого, кроме меня и какого-то количества проникших сквозь Кошачий Лаз земных микробов. Кокков, спирохет и вибрионов. Да и те уже, наверное, сдохли в здешней атмосфере, остался один Вибрион, и это я…

Становилось все жарче. Я не сразу сообразил, что каменистая почва была накалена, как печь. Теперь жара пробралась сквозь многослойную ткань скафандра.

Вот и ответ: если я упаду и не смогу встать, мне гарантирована смерть от теплового удара. Это днем. А ночью, вероятно, от обморожения: раз уж на планете нет воды, климат должен быть резко континентальным. Разве что парниковые газы…

Не знаю, не знаю. Что будет ночью, ночью и увидим. А сейчас надо встать.

Вспомнив, что у штангистов когда-то было такое упражнение – жим, – я поднялся медленно, без толчков и рывков. Получилось сразу. Значит, здесь так и надо двигаться – медленно и плавно, а кто станет дергаться, тот скоро выбьется из сил, если раньше не наживет на свою шею неприятностей.