Сумерки - Дмитрий Глуховский

Однако же этот год выдался богатым на всяческие катаклизмы, подумалось мне. Землетрясения, наводнения и ураганы чередовались, сменяя друг друга в вечерних новостных выпусках и соревнуясь за место на первых полосах газет. Порядком потрёпанная стихией Азия обивала пороги ООН, добиваясь новых инъекций гуманитарной помощи и срочного переливания финансов. Но «Врачи без границ» и спасатели из развитых стран, которых вечно швыряют в самое пекло под предлогом благотворительности — а на самом деле просто ради тренировки — разрывались между Латинской Америкой, Ближним Востоком, Карибами и Индонезией. Европа боролась с бюджетным дефицитом и структурным кризисом экономики, а Уолл-стрит и так уже разбил все свои копилки, вытягивая Белый дом из новой зрелищной военной авантюры.

Хотя, наверняка, в прошлом году бедствий и катастроф было не меньше. Просто я не обращал на них внимания, или, скажем, не так часто включал радио.

Я приглушил приёмник и прислушался — на улице по-прежнему было тихо. Достал деревянную доску, покромсал, как придётся, пару крупных картофелин, затаив дыхание, пошинковал лук и, запалив огонь под закопчённой, как британский танк под эль-Аламейном, сковородой, разогрел ложку бледного подсолнечного масла. Пока картошка шипела и отплёвывалась, я то и дело бросал лопатку, чтобы опасливо подкрасться к двери и заглянуть в глазок, или подползти к окну, приоткрыть на секунду форточку и подставить ухо морозному сквозняку, улавливая в его дыхании отголоски того сатанинского воя.

Картошка всё же улучила момент и подгорела, а лук, пока я не смотрел, наоборот, выбрался наверх и остался непрожаренным. Но, запивая всё это безобразие, к которому я бы раньше и близко не подошёл, остывшим переслащённым чаем, я смаковал его, как испанские матросы, измученные протухшей водой и искрошенными сухарями, перемешанными с крысиным помётом, смаковали, сойдя наконец на берег, свежую оленину и птицу, которую, на своё горе, подносили им гостеприимные майя. В последние дни я питался всё больше бутербродами, и заскорузлый костромской сыр на подёрнувшемся плесенью бородинском хлебе меня уже порядком утомил. Слава Пресвятой Деве Марии, под раковиной обнаружились сетки с пожухшим луком и проросшими картофельными клубнями. Смахивая со стола крошки, я дал себе слово завтра же закупить в ближайшей лавке продовольствия ещё, по меньшей мере, на недельный переход. Кто знает, когда мне представится следующий шанс сделать это.

Страницы книги, печатную машинку и словари я, поколебавшись, перетащил на кухню. Нагрел ещё чаю, заправил в «Олимпию» свежий лист, отвёл вправо каретку и набрал полную грудь воздуха, готовясь к погружению.

«Что на утро, хотя я и боялся недосчитаться солдат или же прочих членов нашего отряда, все оказались целы, однако отдохнуть никому из нас не удалось. Что некоторые роптали и просили остаться и отложить отправление, чтобы выспаться хотя бы днём, но проводник наш от этого предложения пришёл в великое беспокойство и требовал немедля сняться с места и двигаться далее.

Что Васко да Агилар выступил против того, чтобы продолжать путь и жаловался на усталость, а когда узнал, что вперёд мы всё же пойдём по настоянию Хуана Начи Кокома, поглядел на него недобро и обещал вскоре расплатиться с индейцем за всё; брат же Хоакин, напротив, смиренно поддержал проводника, стараясь укротить гнев сеньора де Агилара мягкими словами.

Что когда мы свернули лагерь и снова зашагали по белой дороге, спросил я у Хуана Начи Кокома, не думает ли он, что товарища его, полукровку Эрнана Гонсалеса, мог убить Васко де Агилар. Что индеец смутился, затруднившись назвать убийцу, и говорил лишь, что Эрнан Гонсалес не накладывал на себя рук.

Что по размышлении и некотором молчании Хуан Начи Коком вернулся к этой нашей беседе, добавив к сказанному, что скорее грешит не на кого-либо из нашего отряда, а на некоего человека-ягуара. Объяснить же толком, что это за создание, и отчего оно могло покуситься на жизнь его соплеменника, проводник не мог. Что из его путаного рассказа я лишь уяснил, что этого странного оборотня индейцы почитают за одного из самых могущественных и самых опасных демонов, и что в отдалённых деревнях, расположенных в сельве, он часто ворует детей, наведываясь туда по ночам; защититься же от него, а тем более убить, никак невозможно.

Что, припомнив о тревожившем меня зверином вопле, спросил я у Хуана Начи Кокома, не ягуар ли это кричал в окрестностях лагеря прошедшей ночью, на что тот отвечал отрицательно. Что по его словам, вой обычной дикой кошки он сумел бы различить без какой-либо сложности и без боязни ошибиться. Тот же крик, что доносился из сельвы накануне, более всего напомнил ему его раннее детство, когда при таком же звуке мать прятала его в самый надёжный угол и запирала покрепче дверь, а отец выходил на улицу с фонарём и особым заколдованным копьём, которое поражало не только людей и животных, но также и духов.

Что я сам более всего склонен был считать, что Эрнан Гонсалес, если и не повесился сам, то скорее уж был удавлен Васко де Агиларом, нежели погублен индейскими божками. И что последующие события определили среди нас правого и заблуждающегося.

Что так шли мы вперёд целый день, но продвинуться смогли весьма недалеко по причине той усталости, которая нас охватила. И что к концу следующего дня наш отряд поразила новая напасть: двое солдат, Франсиско Бальбона и Фелипе Альварес, те, что ослабли более других, стали бредить, говоря, что видят впереди две огромные пугающие фигуры, которые, по их разумению, были стражниками некоего прохода.

Что ни я, ни брат Хоакин, ни Васко де Агилар, ни наш проводник, ничего подобного увидеть не смогли, а посему солдатам приказали ступать далее под страхом сурового наказания. И что один из них, Фелипе Альварес, подчинился, хотя Васко де Агилару пришлось его для этого избить; второй же, Франсиско Бальбона, бросился бежать назад, криком моля Пресвятую Богородицу о помощи. Что бежал он с изрядной скоростью, и остановить его не было возможности, так что через несколько минут он скрылся уже за поворотом сакба. И что через мгновение раздался с той стороны оглушающий рёв, от которого даже у меня затряслись колени, а мольбы Франсиско Бальбоны, равно как и звук его шагов, оборвались.

Что Хуан Начи Коком воспрепятствовал тем, кто хотел броситься на помощь Франсиско Бальбоне, говоря, что по сакбу возможно идти только в одну сторону — вперёд; возвращение же назад невозможно, и дрогнувших пожирают демоны».

Мне хотелось прервать перевод и отдышаться уже на том отрывке, где дневник представлял нового героя хроники, вполне вероятно, сейчас затаившегося под моими окнами. Но, надеясь встретить хотя бы ещё одно упоминание человека-ягуара в следующих строках, я одолел ещё несколько абзацев. И только последние слова, маячок-предупреждение, оставленное мне автором, сбило меня с ног и заставило оторваться от книги.

Я не знаю, в какой именно миг — тогда ли, когда я впервые увидел эти страницы и согласился взяться за их перевод, или уже позже, когда мне давали понять, насколько серьёзна игра, в которую я ввязался, и предлагали отказаться от участия, — моя работа стала превращаться в мою страсть, в мою жизнь, в её смысл, в выложенный белыми камнями майянский сакб, ведущий меня к неведомой цели и отбирающий мои силы с каждым сделанным по нему шагом.