Сибирская Вандея - Георгий Лосьев

– Немедленно на квартиру, Новицкий! Пока темно – организуй вывозку трупа сюда.

Юлия Михайловна достала револьвер из-под шали, положила на стол.

– Папин… Я не хочу сейчас домой.

– Хорошо. Посидим, поговорим, пока мой заместитель у вас дома побывает.

– Мне сейчас не хочется разговаривать, товарищ председатель.

– Просто полежите, отдохните…

Спустя час в кабинет снова вошел Новицкий:

– Всё, как она рассказывает. Труп я привез. Нашли при нем парабеллум, карточку сочувствующего РКП (б) и еще одну бумажку, довольно интересную. Читайте.

Прочитав интересную бумажку, Прецикс протянул ее Филатовой.

Юлия Михайловна тоже прочла:

«Члену боевой группы Центра, „шестому“. Дядя Ваня приказал ликвидировать „четвертую“."

– Кто это «четвертая»? – спросила Юлия Михайловна.

– Да вы, товарищ Филатова. Вы и есть «четвертая»!

– Господи! Значит… Артамонов приходил, чтобы…

– Конечно. Выходит, как-то пронюхали, что Филатова – наш человек?

На столе тревожно забил телефон – несколькими очередями подряд, с короткими интервалами.

Новицкий поднял трубку.

– Агент со станции Чик.

– Что там еще? – спросил Прецикс.

– В Колывани – мятеж. Комячейка перебита, cоветская власть низложена. В село вошла банда Самсонова. К нам выехал специальной дрезиной Новоселов – председатель ячейки, единственный коммунист, которому удалось уйти от расправы.

– А, черт! Прохлопали!.. Собери всех сотрудников в приемной. Никакой паники, никаких мальчишеств! Информация короткая и – все по местам, пулеметы – на точки, по расписанию. Юлия Михайловна, пишите заявление: «Прошу принять на работу в Губчека и зачислить на должность по вашему усмотрению…» Написали? Давайте сюда.

Прецикс наложил резолюцию и постучал в стенку секретарю Ломбаку, а когда тот вошел, передал заявление:

– Оформи приказом на должность вместо погибшей Седых, а потом накорми ее, дай поспать и на спецаппарат посади: она телеграфистка. Дальше: всех сотрудников переведи на казарменное положение, раздай на руки винтовки… Понял? А я в Губком, надо парторганизацию ставить в ружье. За меня – Новицкий. До свидания! Товарищ Филатова, никуда не выходите, иы теперь сотрудник Чека, и ваша телеграфная служба переносится к нам, на прямой провод с Томском…

В Губчека недоумевали: как же так? Почему раньше известного чекистам срока – семнадцатого сентября? По всем донесениям, сводкам и перехваченной переписке главарей эсеровских очагов, в Барнауле, Семипалатинске, Кустанае, Петропавловске, Кургане должны были начать одновременно, и в этом была предполагаемая сила восстания – в организованности, в массовости, а тут вдруг – колыванцы высунулись в одиночку.

Первой и главной ошибкой Губчека было непонимание стихийности мятежа: организацию его уже привыкли связывать только и исключительно с деятельностью местного, новониколаевского эсеровского Центра. А все дело было в том, что трое кулаков – Губин, Потапов и Базыльников – перехватили у эсеров инициативу. Восстание заполыхало раньше сроков, намеченных новониколаевцами. Локальную, но серьезную вспышку надо было во что бы то ни стало и быстро потушить.

Каждая сторона решила сделать это по-своему. Эсеры послали гасить колыванский пожар Галагана-Рагозина; советская власть готовила пароход с чоновцами.

В Новониколаевске было введено осадное положение. Раздали партийцам винтовки на руки, каждые два часа проводились поверочные сборы. Командиры ВОХРа – военком Территориального батальона Васильев, начальник округа Одинцов и командир роты Зиберов – с ног сбились, готовя заслон для города.

Четвертый день восстания начался для его главарей с утренних неприятностей. Почин положил старый знакомец, частый зимний гость Галаган.

«Уполномоченный Центра по второму периферийному сектору», переодетый в крестьянский шабур, пробрался в Колывань окольными путями, никем не замеченный, прошел к площади, где жгли костры и горланили цыгане, примкнувшие к мятежу, притворясь шибко выпившим, миновал самсоновские караулы и остановился возле губинского дома.

На крыльце, в позе гоголевского запорожца, храпел вдрызг пьяный часовой. Было от чего вскипеть: полсела пьянствуют, мужики ходят в обнимку, орут похабщину, тут и там гремит бесцельная стрельба, и даже у штаба мятежа – такое!.. Приходи и бери голыми руками! Ну, дела!..

Галаган пнул часового сапогом, но тот даже не шевельнулся. Александр Степанович поднялся на второй этаж, миновал еще одного такого же, спящего, часового и нежданно-негаданно, представ перед хмурым с похмелья Губиным, потребовал экстраординарного «пленума».

Губин, сопя и злобясь на непрошеное вторжение, еле оторвал с пуховиков грузное, набрякшее хмелем и водянкой тело, избил внутреннего охранника и собрал комитетчиков в кабинете, обращенном в оперативную штаба.

Начался разнос.

– Что вы наделали?! – патетически вопрошал Галаган. – Кто дал вам право начинать без нашего приказа?! Кто позволил подменять организованность – стихийностью, разинщиной, махновщиной?! Где высокая идейность, сознательность, святое бело-зеленое знамя?!

Самостийники, опустив глаза долу, отмалчивались.

– Я побывал уже в трех селах, – гремел Галаган, – и везде одно и то же! Разнузданность, полное отсутствие дисциплины, попойки и грабежи, открытые убийства коммунистов и совдепщиков на глазах населения, истязания и аресты сельской интеллигенции. Что это? Восстание? Массовая попытка сбросить ненавистный крестьянину коммунистический режим? Нет, господа! Самый пошлый бандитизм! Очнутся мужики от водки и крови – обрушатся на вас же самих! Сегодня они с вами, завтра – будут громить ваши дома! Неужели нельзя было убрать коммунистов без дурацких открытых самосудов, без лишних глаз? Шабаш ведьм, а не восстание! Нам известно, что к военному руководству вы допустили колчаковскую офицерщину. Неужели вы не понимаете, что мужику эта отрыжка хуже совдепщины! Вам сто раз говорилось: Центр готовит подлинно революционные командирские кадры! Ну, голубчики, Дядя Ваня не простит вам этой самостийности!..

Голубчики сопели. Вожделенно посматривали на уемистый, сверкающий никелем дорожный чайник, стоявший на подоконнике. Вечером, по случаю захвата еще трех деревень, был пир, и сейчас у всех трещали башки. Пропустить бы по стакашку да запить огуречным рассолом, а тут изволь слушать этого болтуна, давно набившего оскомину своими поучениями.

Внимание Галагана тоже привлек никелированный чайник. Подошел к окну, взял чайник в руки, припал воспаленными, обветренными губами к носику, но с отвращением выплюнул жидкость прямо на паркет купеческого дома.

– Тьфу, гадость какая! И тут самогонка!.. Вот оно, ваше «знамя»! Хотя бы сами не пьянствовали. Нашли время!.. Принесите воды!