Сибирская Вандея - Георгий Лосьев

– Почему не являлся ко мне?

– Спокойней, спокойней, комиссар! Отпусти охранников.

Гошка посмотрел на двери:

– Идите, ребята, найдите Толоконского и ждите меня в бараке. Я скоро приду.

Когда захлопнулась наружная дверь землянки, Гошка не выдержал:

– Надежду Седых убили!.. Понимаешь, Надежду Валерьяновну!.. Я труп нашел.

Тут вскочил Пономарев:

– Надю убили?!. Врешь?…

– Труп нашел, говорю!..

Пономарев рывком стал надевать китель, шинель…

– Едем!.. Тут твоего Толоконского хватит. Едем тризну править по Надюше!..

– Куда?

– В Кривощеково. Ты не знаешь, главное – там… Приказывай запрягать, а я сейчас, в сарай татарский сбегаю.

Он принес круглую гранату «лимонку» и заложил капсюль.

– Едем, комиссар, едем!..

Была ночная темь в селе Кривощеково, был бомбовый гром в окно того домика, где финансировался бравый есаул Самсонов, и крики:

– Сдавайся, сволочь!

И револьверные сполохи с двух сторон…

А в затоне инженер Пономарев, налив себе и Гошке по стакану спирту, сказал:

– Хорошо, что мы с тобой, комиссар, нашли друг друга, и характеры у нас – одинаковые, а татарочку твою еще утром, вместе с папочкой, вызвали в город, в Губчека. И я думаю – осиротели мы с тобой, матрос… Выпьем, что ли, а то засну.

Но выпить не удалось: в землянку вошли Новицкий с Матвеевым.

– Обоим – сдать оружие!.. Матвеев, веди их к подводе. В городе доложи председателю и – в подвал негодяев, на Коллегию, за самоуправство и срыв агентурной разработки!..

По дороге Матвеев сказал:

– Страсть озлился начсоч!.. Лучше винитесь с места в кальер, а то и впрямь могут шлепнуть!..

Мстители пригорюнились.

Но Прецикс заменил Коллегию двадцатисуточным арестом.

– Отбывать будете по частям. Сейчас первая порция – семь дней… Времени нет, контра одолела совсем, а то я бы вас, голубчики, и верно – на Коллегию!.. Через две недели вторую порцию – пять суток… Посади их в «советскую», – сказал Прецикс дежкому, – и выдай две ложки, но еды только одну порцию давай. А то зажирели, махновцы!..

Добыча, обнаруженная в кривощековском домике, была обильной. Новицкий, воротясь в город, доложил председателю:

– Склад винтовок в Кривощеково – сорок пять штук, два «максима» и патронов – гибель. И деньги, золото.

Председатель позвал коменданта:

– Скажи тем нашим субчикам, что сидят в «советской», мол, я им полсрока скостил.

На глухой Переселенческой улице некий человек в рваном тулупишке повстречался с «Иваном Грозным» и пошел с ним рядом.

– Хозяюшку большевистской конспиративки умиротворили, – сказал человек в тулупе, – начальник «опричнины».

– Царствие небесное, во блаженном успении вечный покой!.. Не шумно сотворили?

– Отнюдь. Купель. Но есть очень плохие вести… Чекачи взбесились: разгромили кривощековскую явку. Убиты «седьмой», «тринадцатый», «пятый» и мадам Фитингоф.

– Ишь ты! Дознались! Что еще? – его лицо побагровело.

– Чека разгромила какую-то группу, тоже работавшую с листовками. Чужие. Одного из арестованных – в тюрьму, а потом не на Коллегию, а в гражданский трибунал. Будет жить, следовательно.

«Иван Грозный» встал как вкопанный:

– Ты не оговорился?

– Никак нет. Я же вам докладываю: очень неприятное…

– Почему же его не ликвидировали? Даром боевка хлеб жрет! Бабенку смогли, а того – недосуг?!. Ступай, скажи доктору: его сектор обгадился!

Шаг у «Ивана Грозного» сразу прибавился. Он выпрямился и шел по плахам деревянного тротуара, гулко стуча посохом.

«Ну, коли так, дам и я вам, совдепские, праздничка!»

У Дяди Вани был повод освирепеть: вторая антисоветская группа, которую выявили чекисты, была не автономной, а тщательно изолированным резервным филиалом эсеровского Центра, о котором даже самые близкие из окружения Дяди Вани не знали.

Но Дядя Ваня прекрасно знал, что если Чека помиловала кого-то – значит, было за что.

Дома он стукнул посохом об пол – трижды. Из подполья появилась труженица Юлия.

– Поедешь в Барнаул, – заявил он. – Вот тебе пропуск. А на пристани доктор Андрей Иванович передаст чемодан и все расскажет. Поезжай с богом, деточка.

Пароход «Братья Плотниковы» отвалил от баржи, служившей дебаркадером. Доктор Андрей Иванович прощально помахал фуражкой, и к Юлии Михайловне подошел капитан Артамонов.

Он предложил даме пройти в каюту. Достал бутылку коньяку, налил себе и пассажирке по стопочке. Выпив свою, прикрыл стаканчик продырявленной серебряной монетой с ликом двух царей. Спросил, прищурясь:

– А нет ли у вас такого же рубля с дырочкой?

Юлия Михайловна порылась в чемоданчике, достала портмоне, извлекла точно такой же рублевик и, слегка покраснев, спросила:

– Вам для какой цели, капитан?

– Нумизматикой занимаюсь, – Артамонов расхохотался. Спрятал бутылку и широким жестом обвел крохотную служебную капитанскую каюту буксирного парохода. – Располагайтесь, барышня! Вот ключ, а я уже переселился к помощнику… Ужин скоро принесут, уборная в конце коридора, душевая там же, если пожелаете. Имею честь!..

Дверь каюты щелкнула, и Юлия Михайловна осталась одна.

Перечитала свой командировочный мандат:

«Товарищ Филатова по распоряжению Совета Труда и Обороны направляется Томским управлением Сибопса в Барнаульское Районное управление водного транспорта (Рупвод) для проведения учета всех паровых, моторных и несамоходных судов Обь-Иртышского бассейна.

Тов. Филатова пользуется правом занятия кают первого класса на всех без исключения пароходах бассейна.

Всем капитанам и прочим должностным лицам предлагается безоговорочно исполнять указания тов. Филатовой.

Неисполнение будет рассматриваться как саботаж, виновные подлежат ответственности перед Ревтрибуналом…»

Подписали двое: начальник Сибопса и комиссар. Бумажка – подлинная, самая настоящая…

«Саботаж карается Ревтрибуналом…» Юлия Михайловна задумалась. Да, Чека сильна, но и подполье, пожалуй, не слабее… Ох, как подумаешь, что кто-то следит за каждым твоим шагом, опять сердце леденит проклятый страх!

В каюту принесли ужин в ресторанных судках, хороший, совсем довоенный ужин, но Юлия Михайловна есть не могла и вышла на палубу.

Там было по-весеннему холодно, река несла тяжелые серо-свинцовые волны, и пароходные колеса шлепали по ним с какой-то тупой деловитостью. Речная весна только с берега в ледолом – радостна, а на волне да на ветру – ну ее к богу, сибирскую речную весну!..