Сибирская Вандея - Георгий Лосьев

– Ат безмозглые!.. Ну, ври дале. Что вышло с энтим планом?

– Так и сделали. Вывели пароход на фарватерь, а капитан, не будь дурак, заместо чтоб топиться, развернулся и вжарил вниз.

– Ат болваны! Сами всю свою вражину своими же руками выпустили!.. И господин лесничий? Сиганул, поди?

– Нет… он наш. А про конвойных, которые были наряжены на тот пароход, – ни слуху ни духу. И пароход – с концом.

– Так… – тяжело сказал Губин. – С концом, говоришь, пароход? Нет, голубок, теперь не с концом, а с началом… Коммуны сколь на пароходе было посажено?

– Вроде полсотни, сказывали дубровинские…

– Так. А второй пароход, который с баржей, говоришь?

– Тот в Ташарах стоит. И баржа там. А команда с его сбежала в лес. И пустить машину некому: все мы люди не работные, с машинами не свычные…

Спит мятежное село Колывань, вкусившее дармового вина: главарь мятежа Михаил Дементьевич приказал все наличное вино, отобранное у самогонщиков советской милицией, раздать жителям.

Возле милицейского амбара установилась очередь. Двое добровольцев били днища у логушков, скалывали горлышки с четвертей. Была определена мера – каждому крынка, но пей тут же, не сходя с места. Постановили: домой не носить, а кто по второму разу полезет причащаться дармовщинкой, – бить по сусалам! Определяли нечестность по запаху. Коль запашистый, вдругорядь в хвосте пристраивается, – в зубы его! И в очереди было спокойно, но когда самогон кончился, начали бить виночерпиев: дескать, утаили.

Спит село, пропахшее кровью и перегаром.

Но дозоры и секреты в кустарниках вокруг села бодрствуют.

Задами, огородами пробирался к отчему дому Николай Седых, однако угодил на секрет.

– Никак, Микола, воротился? – окликнул его старший секрета. – Ну-ну, вали! Старик-то, поди, заждался. Только ты, слышь, Миколай Накентьич, в дом-то не торопко входи, без шума.

Напарнику секретчик сказал с сожалением:

– Эх, нельзя с поста уходить!

– Чего? – спросил напарник.

– Приставление будет. Взглянуть ба…

Николай перемахнул через забор, подошел к крыльцу и прислушался.

Тихо…

Разулся, поставил сапоги возле крылечной балясины, осмотрелся. У стайки луна вызвездила плотничий топор.

Прикинул топор на руке. Незнакомый топор, новый, видать, купил тятенька.

Скрипнул зубами и нащупал скважину в бревне: там, хитроумно спрятанный, лежал крученый ремешок, потянешь – брусок залома беззвучно выйдет из скобы. Сам же придумал – вот и сгодилось.

Обошел все комнаты: пусто. Дверь в отцовскую горницу была открыта, луна заполнила своей призрачной зеленью все углы.

Отец и Дашка разметались на кровати, скинув одеяло, спали. Николай смотрел, смотрел, смотрел…

Потом поднял топор…

Зачем-то вытянув вперед руки, Николай, босой, брел по селу… Его окликнул конный патруль самсоновцев.

– Стой! Кто таков?

Но Николай бросился бежать вдоль улицы. Пьяный самсоновец догнал его и – шашкой сплеча. Утром Губин, узнав, что главный подручный, мудрый Иннокентий Харлампиевич, найден зарубленным вместе с любовницей, сказал назначенному начальником милиции Ваське Жданову:

– Отыграл свое, кобелина! Варнак был, по-варнацки и сдох.

Васька Жданов дополнил доклад:

– Ночью самсоновцы зарубили еще Кольку Седых…

– И энтому – туда дорога. Весь род был пакостный да лукавый. Батька метался то к тентим, то к энтим, и сынок недалеко ушел, вероотступник… Прикажи зарыть их на кладбище.

– А хозяйство?

– Раздай. Скажи, что выморочное, что народная власть обездоленным дарит.

– Да какие ж у нас в селе обездоленные?…

– И то… Прибери добро в свою милицию, а избу вели спалить…

Дядя Ваня, узнав о начавшемся вне сроков восстании, приказал хромому кучеру Савелию запрягать и – прямехонько в Изопропункт, хотя это и выходило за строгие рамки конспирации. Приехав, на чем свет стоит разделал доктора Андрея Ивановича, не углядевшего за сельским своим сектором, и тотчас исчез, напомнив доктору о существовании боевки.

Вечером восьмого июля Андрей Иванович вызвал к себе Рагозина-Галагана. Сказал, сохраняя внешнее спокойствие:

– Дядя Ваня относит эту колыванскую Вандею целиком на ваш счет. Вы недоглядели за мужичьем, но разбираться в этом я не намерен. Приказываю: немедленно пробирайтесь в Колывань и ликвидируйте это преждевременное выступление. Можете трахнуть там кого следует; особенно опасен сейчас мой вьюнский коллега земский врач Соколов. Недооценили мы эту фигуру, а он вертел мужичьем, как хотел. Вы знаете, что Соколов в прошлом член «Союза Михаила Архангела», черносотенец, а ныне состоит в Иркутском «Союзе возрождения»? Офицеров, основавшихся в местных Кредитных товариществах, перекупите. Если есаул Самсонов, несмотря на наше соглашение, ввязался в авантюру, – столкните лбами с Комиссаровым. Словом, видно будет на месте, но тем или иным путем надо спасать положение. Иначе – разгром. Наш разгром, Александр Степанович. И Дядя Ваня не простит нам провала…

Юлия Михайловна заболела тифом, целый месяц металась в бреду, плакала, разговаривала с мертвым отцом, вымаливала у него прощение, как в детстве.

Однажды ночью дежурный комендант Губчека снял трубку телефонного аппарата, сказал председателю:

– Тут к вам барынька просится войти. Филатова фамилия.

Трубка ответила:

– Выпиши пропуск и сам проводи!

Юлию Михайловну знобило. Кутаясь в шаль, она прошла в кабинет Прецикса.

– Вы меня, товарищ председатель, не ругайте за то, что я конспирацию нарушила. Дело в том… что я сейчас… убила одного мерзавца.

Прецикс вздрогнул: неужели она своего старикашку пришибла? А что? Вполне возможно: такие экзальтированные натуры от крайней трусости переходят к безумной храбрости, от сугубой осторожности – к самым безответственным поступкам.

Прецикс усадил посетительницу на диван:

– Да вы успокойтесь.

– Я спокойна, товарищ председатель. Ну, убила подлеца и убила… И вот к вам пришла…

– Да кто он?

– Капитан парохода Артамонов.

Прецикс покрутил ручку телефона.

– Новицкий? Немедленно – ко мне… Рассказывайте, Филатова, как это случилось! Артамонов действительно убит? Может быть, вы его только ранили? Где это произошло?

– Произошло в нашем доме… Я одна сейчас живу: мама и брат уехали в деревню корову покупать, у нас корова пала. Приходит этот мерзавец, говорит, что у него распоряжение от доктора Николаева навестить меня. Прошелся по комнатам, видит, никого нет, и набросился, как тогда на пароходе. А у нас возле кровати, под ковром, всегда висел револьвер, папин, так и остался… Я схватила и… в рожу ему!