Куплю твою жизнь - Елена Рахманина

Сначала я обнаружила в нём ураган эмоций. Злость. Ненависть. Ярость. Даже вожделение и почти любовь.

А потом ураган улёгся, осел, как песок после бурана. Все чувства и эмоции словно омыло волной и унесло. Далеко-далеко. Оставив после себя лишь пустоту.

Он никогда меня за это не простит.

Мне потребовалось неимоверное усилие, чтобы продолжать держать лицо счастливой новобрачной. Больше всего хотелось подобрать подол платья и бежать куда глаза глядят, пока лёгкие не начнёт печь. Но я затеяла эту игру и уже не могла дать заднюю.

Сабуров направился к нам широким, уверенным шагом. Люди, знавшие его, расступались, будто опасаясь попасть под замес. А все прочие — сторонились, ощущая исходящую от него опасность.

Таким я его никогда не видела и поняла, что это какая-то очередная грань его сущности, о которой мне ни черта неизвестно.

Сглотнула слюну от страха, раздражаясь из-за нервно бьющейся на виске венки.

Вероятно, Юрасов сейчас испытывал триумф. Мне не хотелось на это смотреть. Да и отвести взгляд от Сабурова было невозможно. Он будто накинул мне на шею петлю и удерживал визуальный контакт, пока шёл, накручивая её себе на руку.

А моё глупое сердце трепыхалось в груди, как пьяная бабочка, стоило ему оказаться рядом.

Жадно вглядывалась в его лицо. Он не потрудился побриться, что меня удивило. Морщины у глаз стали чётче, глубже. Как и у рта, изгибающегося в циничной ухмылке.

Хотелось провести пальцами по этим губам и стереть выражение, которое отчего-то причиняло боль.

Ему всегда удавалось говорить со мной без слов. И сейчас он доносил до меня простую истину — я для него никто. Теперь я чужая. Чужая жена, чужая любовница. А значит, он потерял ко мне интерес.

И когда он «сообщил» мне это, перевёл взгляд на Юрасова и больше уже не смотрел на меня. Совсем.

Если бы возможно было ещё раз сломаться, то я осыпалась бы вновь к его ботинкам. Но как можно сломать то, что уже поломано? Я себя собрала как могла тогда, в больнице. Склеила эти кусочки клей «Моментом» и держалась, надеясь, что когда-нибудь мои раны затянутся.

А потому выше вздёрнула подбородок, не желая демонстрировать боль.

И вдруг я увидела её. Только сейчас мой взгляд метнулся к девушке рядом с ним. Маленькой, миниатюрной. Одетой дорого, но скромно. Мой наряд тут же показался вульгарным, слишком откровенным. Безвкусным.

Поэтому он выбрал её? Потому что она скромная?

И смотрит на меня… с восхищением.

Стало ужасно неловко от её внимания. От того, как она рассматривала меня, будто я диковинная птица, выставленная на потеху публике. Впрочем, так оно и было.

Вновь вернула взор к Сабурову.

Он протянул руку Юрасову как ни в чем не бывало. Алексей Алексеевич замешкался на мгновение, будто ожидал, что Ратмир поздоровается кулаком с его физиономией. Даже стоявшие рядом бодигарды напряглись и в любой момент ринулись бы на защиту.

— Чем ближе к кладбищу, тем моложе жёны, — произносит Сабуров обыденным тоном, будто эта самая «жена» для него незнакомка.

На губах змеится недобрая улыбка, от которой мне становится холодно. А обычная шутка из уст Ратмира слышится обещанием. Угрозой.

Стараюсь понять его эмоции. Я ведь так мечтала насладиться этим мгновением. Но на вкус удовольствие оказалось картонным.

Меня потряхивает, хочется развернуться и уйти. Я стояла в самом эпицентре презрения, исходящего от горячо любимого человека. Он не смотрел в мою сторону, даже не дышал. А меня всё равно била дрожь от вибраций его ненависти. Сильной, яростной.

Все приглашённые на праздник, причину которого мы засекретили, знали, что я принадлежу ему. Что я Сабурова.

Женщина Сабурова. Неприкасаемая.

Внешне его реакция никак не проявилась. Не проживи я с ним год, даже не заметила бы её, решила бы, что он совершенно расслаблен и спокоен.

Но за время нашего знакомства я научилась его хорошо чувствовать. Даже в этой лёгкой улыбке читалась неприязнь, в прямом немигающем взгляде — угроза. Юрасову — скорой смерти. А для меня уже уготована иная учесть, если совершу ошибку и попаду в его лапы. О смерти я буду лишь молиться.

Сжала сильнее зубы и отвела взгляд от его красивой физиономии.

Я тоже имела повод для ненависти. И не меньший, чем он.

В клинике для меня отвели отдельную палату. Если бы не медицинская техника, кровать-каталку и катетер в руке, могло бы показаться, что я бездельничаю в приличной гостинице.

Всё самое лучшее для любовницы Сабурова.

Разбавившее мою кровь седативное средство сделало меня вялой. Боль от предательства никуда не пропала, но воспринималась фоном. Апатично. И я просто лежала на боку и ждала, пока время пребывания здесь истечёт.

Не представляла своё дальнейшее существование. Жизнью это вряд ли можно будет назвать. Скорее непрекращающейся агонией. Но самое гадкое — мне от него уже никуда не деться.

Пока плавала в этих размышлениях, в палату вошёл мужчина. Типичный врач в возрасте. На плечи наброшен халат, на лице седая щетина. Взгляд холодный и цепкий.

Молча смотрела на него, ожидая, когда он начнёт говорить. Сил двигать языком не нашлось.

— Ну здравствуй, девочка Сабурова, — приветствует меня так, что сразу становится очевидно неладное, и пододвигает стул, располагаясь рядом со мной.

Оглядывает с головы до ног. Ощупывает глазами, пробираясь глубоко в меня. По самую печень.

Метнула взгляд в сторону выхода, зная, что где-то рядом начальник охраны. Но Мурата не видно.

Немного приподнялась на подушках, ощущая так себя чуточку защищённее.

— Кто вы и что вы от меня хотите? — выпускаю тут же иголки.

И снова злюсь на Сабурова. Где его хвалёная охрана, когда она действительно нужна?

— С добром я к тебе, девочка, пришёл, — улыбается ласково. Только глаза его, светлые, блёклые, говорят об обратном. — Не нервничай. В твоём положении вредно нервничать.

Свожу брови, ощущая опасность, исходящую от него.

Он не простой человек, это ясно как божий день. Находясь рядом с Ратмиром, я всегда была избавлена от постороннего внимания. Словно он поместил меня в вакуум, состоявший из его власти и влияния. Защищавший от других.

Но здесь этого магнитного поля я оказалась лишена.

— Уходите, — тихо прошу.

Снова натягивает искусственную улыбку. Будто её за ниточки тянут. Настолько она неестественная.

— Не торопись. Послушай меня. А потом, если захочешь, я уйду.

Ладони стали влажными от переживаний.