Не доллар, чтобы всем нравиться - Мишель Куок

этом сезоне. – Он чертит линию носком кроссовки. – Что если я буду осторожен и буду упорно работать, то в конце концов я, наверное, смогу играть на прежнем уровне. Наверное.

– Но это ведь хорошо?

– Может быть. Просто не знаю, стоит ли оно таких усилий.

Лен пытается сказать это небрежно, как бросить ключи на стол, но какая-то нотка в его голосе меня огорчает.

– Ну, конечно, стоит, – помимо воли говорю я. – Я никогда не видела тебя в деле, но если даже ты играешь в два раза хуже, чем Макинтайр, – здесь у него дергаются губы, – тогда я бы сказала, что ты довольно крут. – Он делано закатывает глаза. – А если ты умеешь что-то делать так круто… ну… как ты говорил насчет Джейсона. Это вроде как будоражит.

А теперь на лицо Лена медленно наползает широкая лукавая улыбка, которая мне ничуточки не нравится.

– Погоди, ты говоришь, бейсбол тебя все-таки взбудоражил?

– Нет. О боже, Лен. – Мое лицо начинает гореть без всякой на то причины. – Я просто думаю, что всегда стоит научиться что-то делать классно.

– Я много чего умею делать классно без особых усилий, – шутит он, и я жалею, что под рукой нет бейсбольного мячика, который можно было бы запустить ему в башку.

Но тут улыбка Лена немного меркнет, а взгляд снова устремляется на поле.

– Хочешь по-честному?

– Конечно.

Он потирает левое плечо, а потом тонкий полумесяц шрама, который тянется по внутренней стороне руки в районе локтя

– Как только я понял, что могу бросать бейсбольный мяч лучше, чем большинство ребят, – говорит Лен, – я стал питчером. По большей части, я видел себя именно как питчера. И это правда. Отчасти я не хочу сейчас возвращаться, поскольку боюсь, что не смогу играть как прежде. – Он прислоняется к сетке. – Особенно потому, что на этот раз я будто бы беру на себя большое обязательство. Я как будто бы говорю: «Я этого хочу». Я хочу быть звездным питчером.

Он не смотрит на меня, но я вдруг все понимаю.

– И именно этого ты больше всего боишься. Что не сможешь добиться того, чего действительно хочешь.

– Ага. – Он проводит пальцем по металлическим ячейкам сетки. – Но это еще не все. Когда я порвал связки – кстати, это было капец как больно, – первым делом все хотели узнать, как спасти руку. Чтобы я смог и дальше быть питчером. Как будто все думали, что моя жизнь кончится, если я больше не смогу играть. А я лежал на койке, ждал, пока подействует наркоз перед операцией, и мне в голову пришла одна мысль.

Тут он снова глядит на меня, словно чтобы проверить, слушаю я или нет. Я опустила фотоаппарат, и теперь он болтается на уровне живота. Я давно уже перестала следить за игрой.

– Именно от того, что я так долго был питчером, я перестал им быть. Я подумал, что это так странно. Как будто мое «я» само себя пожирает.

Он убирает руки в карманы толстовки, поеживается, точно ему холодно, хотя ветер по-прежнему обжигающий.

Я думаю, не положить ли ладонь на его руку, но ничего не делаю.

– Ты хотел новое «я».

– Может быть.

– И ты боишься, что если вернешься, то вернешься всерьез. Может, станешь играть как раньше или даже лучше. И на этом застрянешь. Будешь Леном Димартайлом, звездным питчером. До тех пор, пока это все снова вдруг не исчезнет.

– Наверное.

– То есть ты боишься и проиграть, и победить.

– Ага. – Он издает робкий смешок. – Наверное, проще не возвращаться.

– Ну да, намного проще просто взять и с бухты-барахты избраться в главные редакторы «Горна».

Лен изучает мое лицо, будто пытаясь понять, расстроена я или нет.

– Я тебе это все рассказываю только потому, что ты и так считаешь меня козлом, – беззаботно говорит он.

– Я такого не говорила.

– Ну да. Ты говорила жестче и конкретнее.

– Да что ты?

– Я шучу, Элайза.

Я баюкаю фотоаппарат в руках, ощущаю его непривычную тяжесть.

– Ну, я хочу сказать только одно.

– Неужели только одно?

– Я не думаю, что страх – веская причина что-то делать или не делать.

Лену нечего на это ответить, и какое-то время мы оба смотрим на поле молча.

В конце концов снова приходит черед Джейсона, и Лен толкает меня локтем.

– Он опять идет на поле, – сообщает напарник. – Ты готова снимать?

– Держи. – Я привстаю на цыпочки и надеваю ремень от фотоаппарата ему на шею. – Не хочу, чтобы из-за меня у «Горна» не было качественных снимков, как Джейсон Ли творит историю.

Я упираю руки в бока и, как и все зрители, сосредоточиваюсь на финальном поединке.

У Джейсона, как у многих великих бейсболистов (как мне сказали), полно суеверий, так что он повторяет всю последовательность движений перед тем, как принять стойку. Потом Уолнс с поразительной быстротой запускает мяч прямо к основной базе.

Но Джейсон, как и обещал Лен, не подкачал: он виртуозно взмахивает битой и снова отправляет маленькую сферу из кожи за границу поля. На этот раз ветер, то ли милостиво, то ли равнодушно несет мяч дальше, позволяет ему завершить положенную дугу и пролететь над забором.

Публика вскакивает с мест, и даже разочарованные крики теряются среди шквала ликования. Все, что я могу слышать, – это громовые аплодисменты. Луис, а потом Джейсон пробегают по периметру ромба и возвращаются к основной базе. Они победно машут толпе, как герои войны.

Лен гикает и хватает меня за плечи, крича:

– Он пробил!

Я тоже, против обыкновения, подпрыгиваю на месте, хлопаю и смеюсь, и только когда меня задевает объектив фотоаппарата, я соображаю, что происходит: я на бейсбольном матче, и у меня счастья полные штаны только от того, что кто-то пробил хоумран.

Я настолько сама себе поражаюсь, что почти не обращаю внимания на финал матча, а игра заканчивается, не успеваю я моргнуть. В конце девятого иннинга команде Харгис так и не удается отыграться, а это значит, что им каюк: мы победили.

Когда обе команды выстраиваются в ряд в центре поля для рукопожатия, Лен замечает мою молчаливость и по-свойски хлопает по спине.

– Хватит тебе, – говорит он, шагая к скамье запасных Уиллоуби. – Сейчас будет кое-что по твоей части.

– Что же?

– Будешь задавать вопросы.

Какое-то время мы беседуем с парнями, Лен позволяет мне вести большую часть интервью. Они шутят, а я ничего не понимаю, они вспоминают истории о том, что кто-то из них сделал в прошлые сезоны, и Лен много смеется. В уголках его глаз собираются такие морщинки, что мне