Мои пригорки, ручейки. Воспоминания актрисы - Валентина Талызина

Она пошла гулять и вскоре заблудилась, потому что в Париже нужно очень точно знать, откуда ты вышел и куда ты идёшь. Ксюша встретила двух старичков: мужчину и женщину. К счастью, она хорошо знала английский язык. Она ведь закончила английскую спецшколу, кроме того, у неё была очень опытная и дорогая учительница, которая работала в Дипломатическом корпусе.

Дочь обратилась к пожилой паре по-английски: «Как мне пройти на такую-то улицу?» Они тоже стали отвечать ей по-английски. А потом спросили: «Простите, а вы какой национальности?» И она сказала: «Я русская». – «Как русская?!» – закричали они. Это были граф Воронцов-Дашков и графиня Воронцова-Дашкова, которые жили тоже недалеко, и на следующий день я пришла к ним в гости. Графиню звали Ася Дмитриевна, а сценический псевдоним – Барбара Никиш. До встречи с графом она была замужем за сыном композитора Никиша, и она была певица.

Мы с ней общались, когда я приезжала в Париж. И я помню, как постоянно твердила: «Нет, нет, нет, мне надо…» Я всё время торопилась в Париже, время пролетало так быстро… Ася Дмитриевна меня спрашивала: «А куда вы сейчас, Валя?» «Нет, нет, нет, – повторяла я, – мне надо ещё кое-что купить себе, я там присмотрела себе платье, такое дешёвое, но симпатичное. Оно будет у меня концертное».

И вдруг она мне сказала удивительную вещь: «Так, мы сейчас поедем вместе, я посмотрю, что вы выбрали, и не надо этой советской торопливости, этой суетливости». Мы спокойно сели в автобус, приехали в магазин, и Ася Дмитриевна похвалила мой выбор: «Да, конечно, это платье очень хорошее». Оно было действительно дешёвое, она за него заплатила и подарила мне. Потом я ей тоже сделала ответный подарок.

Когда мы с Ксюшей собирались в Париж, моя мама сказала: «Если возможно будет, купите мне аппарат для измерения давления». Она просила Ксюшу, а дочь отрезала: «Бабушка, это очень дорого!» Так мы этот аппарат и не купили. Конечно, надо было всё бросить и купить аппарат. Теперь уже я это понимаю, а тогда…

Это мучительное воспоминание.

Как раз после жуткого обыска в купе, когда таможенник перерыл все мои вещи в поисках контрабанды, я отправилась в свою парижскую шестиметровую комнатушку. Разобрала чемодан и пошла гулять в жутком депрессивном состоянии. Машинально заглянула в какой-то третьесортный магазин, где мне ничего не было нужно. Вышел хозяин-армянин. А я всё-таки была хорошенькая, беленькая, худенькая. Он спросил: «Что вы хотите?» И так как я начала уже говорить немного по-французски, произнесла: «jupe» (юбку).

Он стал показывать юбки – ничего интересного, я поняла, что я никогда тут покупать не буду. И вдруг он меня спрашивает: «marie{l}e?», показывая на палец, где должно быть кольцо (замужем?). Меня как хлыстом ударили, и я завопила: «Да нет у меня золота!!! Нет, я сказала!!!» Он стушевался: «Хорошо, хорошо, хорошо». И я вылетела из этого магазина и начала хохотать. А потом уже, когда я прокрутила этот диалог, поняла, что он меня спрашивал, замужем ли я.

Я жила на рю Кассетт, когда приехала одна знакомая учительница и сообщила: «Тарковский остался. Я его видела. Ты знаешь, он никогда не улыбается. Хороший, большой художник, но никогда не улыбается». Я ответила: «Ну ты бы пожила там, тоже бы не улыбалась». И вдруг меня пронзила мысль, что Тарковский никогда здесь не приживётся. Не знаю, откуда, почему, но какое-то нехорошее предчувствие было.

Так вот, однажды мы ехали с Лидией Владимировной в метро. Я до сих пор не знаю, из-за чего произошёл конфликт с какими-то двумя африканцами, но Лидия Владимировна сказала: «Валя, пойдёмте из этого вагона». И она, выходя, что-то обидное им бросила, по-моему, даже прозвучало слово «нигер». И они сразу выскочили из вагона. Лидия Владимировна стала с ними драться. Они порвали ей платье, а я орала что есть мочи, но не вступила в драку. У меня очки, и я понимала, что стекла будут у меня в глазах. Я кричала, тут вмешались другие люди, стали разнимать, растаскивать. В общем, была драка в метро, и когда мы уже пошли, Лидия Владимировна, растрёпанная, в разодранном платье, сказала мне с укором: «Почему, Валя, вы не дрались?» Я ответила: «Потому что у меня паспорт советский, и если бы, не дай бог, я попала бы в полицию, то это было бы неизвестно что». А паспорт я носила с собой всё время.

Ещё был один случай, когда меня в одном магазине встретила какая-то девушка, которая меня узнала. Она сказала, что работает в советском посольстве, и предложила организовать там встречу. Я согласилась: «Давайте». Мы созванивались. И я пришла. Чтобы попасть на территорию посольства, надо было предъявить паспорт. Его проверяли так тщательно, как будто стремились обнаружить подделку.

Что меня сразило, так это скрежет замков. Одна дверь, вторая, третья, туда, сюда. Наконец я попала на сцену и выпалила: «Ну, у вас здесь как в тюрьме». Язык мой – враг мой. Девочку потом сняли с работы: «Кого она привела…» Клянусь, это всё было так. Потом она мне рассказала: «А меня уволили».

…Не люблю встреч с прошлым. Как правило, они приносят одни разочарования. Ты знал человека в его лучшую пору, и в твоей памяти он всё ещё прежний. А на самом деле его уже не узнать. Мы приехали ко мне домой. Я спросила: «Юра, а ты сегодня обедал?» «Да, я купил полбатона белого хлеба!» Больше можно было ни о чём не спрашивать: всё стало ясно. Я сразу принялась хлопотать на кухне, чтобы приготовить ужин, а Юре предложила принять ванну.

В моей квартире ванная от кухни буквально через стенку. Пока я занималась едой, оттуда доносились странные звуки, словно вода лилась через край. Мне стало немного не по себе. Постучалась – тишина. Тогда я потянула дверную ручку, дверь была не заперта, и увидела такую картину: Юра хлопает по воде руками, как гигантская рыба, глаза пустые, стеклянные, а вода хлещет на пол. Я молча выключила кран.

Мы сели ужинать. Юра держался как ни в чём не бывало. Он не испытывал никакой неловкости, что я застала его в такой прострации, а у меня кусок не лез в горло. Зато мой гость наворачивал за обе щёки, мёл всё подряд, как комбайн. По-моему, он даже не пережёвывал еду, а глотал целыми кусками. Я отвела взгляд, смотреть было неловко. Бог мой! Как болезнь переломала этого человека. Тот красавчик, герой-любовник остался в «Ивановом катере». Напротив меня сидел тяжело больной человек.

Я постелила ему в гостиной, а сама лежала без сна, с открытыми глазами. Мерещились всякие ужасы, рисовались жуткие картины. И самая страшная мысль: а вдруг он решит покончить с собой? Одиннадцатый этаж, открытые балконы. А в соседней комнате мирно спят мама и Ксюша. Что будет с ними, если Юра что-то натворит?

Я корила себя за необдуманный шаг и не знала, как поступить. Мне было глубоко жаль Юру, но оставить его у себя на несколько дней?! Нет, ни за что. Ещё одну такую ночь я не выдержу. Утром, не глядя ему в глаза, я решительно сказала: «Юра, тебе придётся поискать ночлег в другом месте». – «Эх ты!» – Он тяжело вздохнул и стал собираться. Я дала ему денег, и мы попрощались. В тот момент я не сомневалась, что это наша последняя встреча. Он вернулся в Умань. Очередной приступ уложил его в психиатрическую больницу.