Остров в глубинах моря - Исабель Альенде

Ужаснувшись этой разнузданности, доктор испросил аудиенцию и явился в спартанский кабинет Этьена Реле, с которым был знаком по своей работе в военном госпитале. Доктор знал, что подполковник был женат на цветной женщине и появлялся с ней рука об руку на людях, нимало не заботясь о злых языках, на что сам доктор никогда бы не решился по отношению к Адели. Он рассчитывал на то, что этот человек лучше кого бы то ни было поймет его положение, и приготовился раскрыть ему свою тайну. Офицер указал доктору на единственный стул в своем кабинете.

— Прошу меня простить за то, что я решился потревожить вас делом личного характера, подполковник… — начал, запинаясь, Пармантье.

— Чем могу помочь вам, доктор? — любезно отреагировал Реле, который чувствовал себя в долгу перед врачом за несколько спасенных им жизней его подчиненных.

— Дело в том, что у меня есть семья. Жену мою зовут Адель. В общем, строго говоря, она не является моей супругой, Вы меня понимаете, не так ли? Но мы уже много лет живем вместе, у нас трое детей. Она из офранцуженных.

— Я знаю об этом, доктор, — сказал Реле.

— Как вы узнали? — воскликнул тот в растерянности.

— Должность обязывает меня быть информированным, к тому же моя супруга, Виолетта Буазье, знакома с Аделью. Она заказывала у нее платья.

— Адель — великолепная портниха, — добавил доктор.

— Полагаю, что вы пришли ко мне, чтобы поговорить о нападениях на офранцуженных. Не могу обещать, что ситуация в скором времени улучшится, доктор. Мы пытаемся держать под контролем население, но армия не располагает достаточными для этого ресурсами. Я сам очень обеспокоен. Моя жена и носа не показывает на улицу вот уже две недели.

— Я боюсь за Адель и детей…

— Что касается моей семьи, то я полагаю, что единственный способ защитить ее — это отослать жену на Кубу, пока здесь все не успокоится. Корабль отправляется завтра. Могу то же самое предложить и вам, если вас это устроит. Удобным путешествие не будет, но путь недолог.

Тем же вечером под охраной взвода солдат женщины и дети поднялись на борт корабля. Адель была довольно темнокожей и грузной мулаткой, на первый взгляд не слишком привлекательной, но она обладала неистощимыми запасами мягкости и хорошего настроения. Никто не преминул бы отметить различие между нею, одетой как служанка и полной решимости жить в тени, ограждая тем самым репутацию отца своих детей, и прекрасной, царственной Виолеттой. Они не принадлежали к одному социальному классу: друг от друга их отделяли несколько степеней различий в цвете кожи, что в Сан-Доминго определяло всю судьбу человека, а также тот факт, что одна из них была портнихой, а другая — ее клиенткой. Но обнялись они с взаимным чувством симпатии, поскольку вскоре обеим предстояло переносить тяготы изгнания. Лула, за чью руку держался Жан-Мартен, всхлипывала. Мальчику она надела католические образки и талисманы вуду под рубашку, чтобы Реле, убежденный атеист, их не заметил. Рабыня никогда до тех пор не ступала даже в лодку, не то что на корабль, и перспектива отправиться в кишащее акулами море на этом пучке плохо связанных бревен с парусами, похожими на нижние юбки, приводила ее в ужас. Пока доктор Пармантье стыдливо издалека в знак прощания махал своей семье, Этьен Реле на глазах своих солдат простился с Виолеттой — единственной женщиной, которую он любил в своей жизни, — отчаянным поцелуем и клятвенным обещанием очень скорой встречи. Больше он ее никогда не увидит.

В лагере Замбо Букмана уже никто не голодал, люди начинали крепнуть: у мужчин больше не торчали ребра, те немногие ребятишки, что жили в лагере, перестали походить на скелеты с раздутыми животами и глубоко запавшими глазами, а женщины начали беременеть. До мятежа, когда беглые рабы прятались в расщелинах гор, голод старались обмануть сном, а жажду — каплями дождя. Женщины выращивали рахитичную кукурузу, участки которой частенько приходилось оставлять до того, как будет снят урожай, и ценой собственной жизни защищали нескольких коз, ведь в лагере были дети, рожденные свободными, но жизнь их могла оказаться слишком короткой, если им не будет хватать молока этих гордых животных. Гамбо и еще пятеро самых отважных мужчин занимались добычей продовольствия. Один из них был вооружен мушкетом, что давало возможность подстрелить на бегу зайца с невообразимого расстояния, но дробь, которой было так мало, берегли для самой крупной добычи. По ночам мужчины пробирались на плантации, где рабы — по доброму ли согласию или вынужденно — делились с ними своими продуктами, но всегда существовала страшная опасность оказаться либо преданными, либо застигнутыми врасплох. Если удавалось пробраться поближе к кухне или хижинам домашних рабов, можно было разжиться парой мешков муки или бочонком с сушеной рыбой — не много, но все-таки лучше, чем жевать ящериц. Гамбо, обладавшему магическим даром общения с животными, частенько удавалось увести какого-нибудь старого мула с мельницы, который шел потом в дело до последней косточки. Это требовало столько же везения, сколько и отваги, потому что если мул заупрямится, сдвинуть его с места нет никакой возможности. Если же животное оказывалось послушным, то нужно было скрытно довести его до леса, где Гамбо сначала просил у него прощения за то, что лишает его жизни, как учил его когда-то отец перед охотой, а потом забивал. И все вместе тащили они тушу вверх в горы, уничтожая за собой следы, чтобы избежать преследования. Эти рискованные вылазки стали теперь совсем другими. Уже никто не противостоял им на плантациях, теперь почти все они были покинуты, и добытчики были вольны брать все, что уцелело после пожаров. Благодаря этому в лагерях теперь не было недостатка в свиньях, курах, имелось больше сотни голов коз, мешки кукурузы, юкки, сладкого картофеля и фасоли, даже рома и кофе было сколько душе угодно, а еще — сахара, которого многие никогда раньше не пробовали, хотя провели на этой земле годы, занимаясь его производством. Бывшие беглецы стали теперь революционерами. Речь шла уже не о полумертвых от голода бандитах, а об отважных воинах, ведь дороги назад у них не было: умрешь или в бою, или под пытками. Ставить они могли только на победу.

Лагерь окружали позорные столбы с черепами и посаженными на кол телами, которые подвяливались на солнце. На большом дворе держали белых пленников, ожидавших своей очереди отправиться на казнь. Женщин превращали в рабынь и наложниц — тех, кем раньше на плантациях были негритянки. Гамбо не чувствовал сострадания к пленникам, он мог бы своими руками лишить их жизни, если бы представилась такая возможность, но подобного приказа ему не давали. Ценя в Гамбо быстроту, ум и хорошую память, Букман посылал его гонцом с сообщениями к другим командирам, а также на разведку. Вся северная область была нашпигована бандами, которые юноша хорошо знал. Худшим для белых лагерем был лагерь Жанно, в котором каждый день отбирали нескольких пленников, чтобы казнить их медленной и мучительной смертью, и казни эти брали свое начало в той жестокой традиции, что была заложена самими колонистами. Жанно, как и Букман, был могущественным хунганом, но война преобразила его, и жажда жестокости сделалась в нем неутолимой. Жанно похвалялся тем, что пьет кровь своих жертв из человечьего черепа. Он внушал ужас своим же людям. Гамбо слышал разговоры других командиров, в которых шла речь о том, что от него нужно избавиться, пока его ненормальные выходки не раздражили Папа Бондьё, но он не стал об этом рассказывать, потому что, как разведчик, уважал конфиденциальность.