Я не сулю тебе рая - Анвер Гадеевич Бикчентаев

— Тебе повезло — на мое дежурство угодил. Так и быть, угощу чаем, — проговорил он и неожиданно подмигнул, точь-в-точь как в доброе старое время, когда мы с ним жили под одной крышей.

Чье же еще дежурство по кухне может быть с тех пор, как он живет один? Я невольно улыбнулся.

Такта в нем предостаточно. Без ущерба для него занимай, сколько хочешь: нужен пуд — бери, два — пожалуйста…

Я не тороплюсь соглашаться на чай.

— Вы же знаете, я не большой охотник чаевничать. Можно пить, можно и отказаться.

— А, понимаю… Тебя потянуло сюда, чтобы поговорить со мной.

— Диагноз точен. Есть такое желание.

— Я так и знал, — он не скрыл радости. — Помнишь наш спор о рае и аде? Мы тогда лишь начали, но не завершили важный для нас обоих разговор.

— Как не помнить!

Я увидел его таким же, каким помнил: горячим и веселым.

— Ты не спрашивал себя: почему мы остановились на полпути?

Я помалкиваю, зная, что ответ последует. Просто надо иметь немного выдержки.

— Потому что мы тогда лишь присматривались друг к другу, и казалось мне, чего греха таить, что ты внутренне еще не готов к большим обобщениям. Ты шел на тормозах. В тебе сидел зуд противоречия. Ты только не сердись — все мы были когда-то мальчишками. С тех пор ты прошел еще одну часть пути, но разрешил не все свои сомнения. Так, что ли?

— Пусть будет так…

— Так или пусть будет?

Я рассмеялся.

— Так… Вы тогда в категорической форме не посулили мне рая. Однако за это время я повстречал немало людей, которые уверяют, что рай на земле — вещь реальная.

Он вскинул глаза, как бывало. Целую минуту всматривался в меня, точно прицеливаясь и прицениваясь, и неожиданно поднялся и заходил от окна до двери.

— Очень важно, какое содержание вкладывает каждый из нас в это слово, — произнес он, останавливаясь передо мною. — Усталый путник порой мечтает о тихой гавани… Бывает и иной сорт людей, я бы сказал — охотники до сытненького стола, мягонькой постели, уютненького безветрия… Если представлять себе свой «рай» как мещанское благополучие, отступничество от активной и красивой борьбы, то прости покорно — я не мыслю себя жильцом в том богоугодном месте.

— Но если понимать под этим термином небывалый прогресс экономики и культуры, наиболее полное удовлетворение материальных и духовных потребностей людей?

— О, для этого в моем лексиконе имеется отличное, притом очень точное выражение: создание материально-технической базы коммунизма.

Он загорелся, даже помолодел как будто.

— В тот раз, помнишь, я был резок с тобою. Я не мог поступить иначе. Я считаю себя ответственным за твою душу. И за все души, которыми я дорожу… Идейная борьба не терпит двойственности и робости, мягкотелости и отступничества…

Я подумал: Амантаев из той породы кристально чистых людей, кому полагается говорить во весь голос: «Я горжусь своей верностью тебе, моя партия!»

В эту минуту я позавидовал ему, строгому судье моей души.

Но не позволили нам всласть наговориться. В дверь постучали, и неожиданно вошла Майя Владимировна.

Я даже немного растерялся, когда увидел ее вот такой… Она, казалось, решилась на что-то отчаянное. Я не знаю, что с ней произошло, но подумал: наверное, вот с таким одухотворенным лицом и такими горящими глазами идут на подвиг…

Но ей было не до меня. И вообще чувствовалось, что она не ожидала меня тут встретить.

— Вы извините, мне надо уходить, — проговорил я, вставая и не спуская глаз с Майи Владимировны. — Засиделся сверх положенного…

Повторилась старая ситуация, но мне совсем не было смешно. Мне было почему-то тревожно.

Амантаев спросил меня удивленно:

— Куда же ты собрался? Сам знаешь, завтра уезжаю. Сиди!

Предлагает искренне, без всякой задней мысли. Неужели не хочет, чтобы я оставил их вдвоем?

И вместе с тем рад, что она пришла. Я это увидел по его глазам. Что происходит между ними, этими на диво хорошими людьми?

— Выпейте с нами чаю, Майя Владимировна, — предлагает ей Амантаев.

Майя Владимировна разрешила поставить перед собой стакан, но даже не дотронулась до него.

Наступило молчание.

— Чай остыл, а гостью и угостить нечем, — проговорил я. — С вашего разрешения я приготовлю ужин. Не пройдет и двадцати минут…

Мне показалось, что Майя Владимировна благодарно вскинула на меня глаза.

Я вышел на кухню и начал там греметь да шуметь. Поджарил яичницу, нарезал хлеба. Даже бутылочку вина нашел, ту самую, которую купил еще летом, в первые дни моего пребывания в этой квартире…

И в это время до меня донесся громкий, ясный голос Майи Владимировны:

— Все дело в том, что вы не можете забыть свою первую любовь. Именно поэтому вы настояли на моей командировке за границу. Вы меня испугались.

Я терпеть не могу подслушивать чужие секреты, но что я мог сделать в моем положении?

— Один год пройдет очень быстро, — ответил Амантаев. — Мы будем переписываться.

— Вы хотите испытать меня?

— Я хочу испытать прежде всего себя.

…Я возвращался домой, взволнованный тем, что услышал.

«Голуби устроились лучше и аисты, — говорил я себе. — У них в любви не бывает третьего лишнего, не бывает треугольников».

50

— Каким образом ты оказался на базаре?

— Представь себе, самым прозаическим.

— А все-таки…

— Ладно, расскажу по порядку. Ехал в автобусе. И вижу в окно тебя, идешь с базарной сумкой. Схожу на первой же остановке и начинаю размышлять: бежать за тобой или нет? И тут вспоминаю твой приказ: если увидел меня, то не раздумывай. Иди на риск очертя голову! Помнишь, ты говорила это мне однажды ночью, в степи? Она весело рассмеялась.

— Дурень ты мой…

Короче говоря, мы ходим по базару и прицениваемся к товару. Денег у нас немного, а купить хочется всякой всячины… Отходим от мясного павильона и возвращаемся к крытым рядам, где выставлены на прилавке соленые огурцы и моченые яблоки, смоленская клюква и сухумские мандарины.

— Румяные, ароматные, персидские, кавказские, сам бы кушал, да денег нет. Подходи, барышня, даром отдам!

Нам нужно все и одновременно ничего. Веселимся до упаду и малость грустим… Что-то приобретаем в эту минуту и что-то теряем…

— Ну, кому северный виноград? Ну, кому северный виноград?

Пробуем и покупаем. Или пробуем, но не покупаем. Красивым барышням и на рынке все позволено.

— Откуда родом? — спрашиваю торговку.

— Из Рыбинска.

— Неужели из такой дали привезли картошку? — удивляюсь я. — Вот не думал!

— А-а… ты не про меня, а про картошку спрашиваешь? Картошка тутошняя, стерлитамакская.

Нам весело, будто у нас