Исход - Элизабет Говард

Рейчел наклонилась и поцеловала ее.

– Да, – ответила она, – именно так.

* * *

– Вы не посмотрите на меня минутку? Нет, голову не поворачивайте – только глазами. Вот так, замечательно. – Он восхищенно улыбнулся. Леди Алатея подавила зевок и улыбнулась в ответ.

Глазки у нее были маленькие, блекло-голубые, но, к счастью, довольно широко расставленные. С таким материалом он сумеет что-нибудь да сделать. Возьмет их потемнее, конечно, и покрупнее, а пустоту в них заменит пытливым вниманием, будто леди Алатея вот-вот задаст какой-нибудь умный вопрос. Весь фокус в сходстве, но в лестном сходстве. У нее был нос картошкой, и он заострил его, и даже ухитрился придать лицу форму, оттенив его высоко под глазами. Но ее рот добил его. Маленький, тонкий, как щель на лице, с какой-то узкой каймой вместо губ, и эту без того каверзную задачу она усложняла, рисуя поверх них другие, пухлые, темно-красной помадой. За время сеанса она обычно успевала слизать помаду почти полностью – как сейчас. Наступил полдень, ему пора было на обед к матери.

– Думаю, на сегодня достаточно, – объявил он. – Я-то знаю, как это утомительно – позировать.

– Боюсь, позирую я не очень умело, – призналась она, подобрав юбки из бледно-голубого атласа и спускаясь с возвышения. – Можно мне подойти и взглянуть?

– Если желаете. Но я еще не закончил.

– Боже! Мое платье смотрится чудесно. А как красиво вы нарисовали мамино ожерелье! Если не ошибаюсь, бриллианты ведь довольно трудно рисовать?

– Вы так скромны, – ответил он. – А что же насчет вас? Как думаете, есть сходство?

Она снова присмотрелась к портрету. Он видел, что она восхищена им.

– Даже не знаю, – произнесла она. – Я в таких вещах не сильна. Но думаю, мои родители останутся довольны.

«А это главное», – мысленно подытожил он, пока она переодевалась в занавешенном углу мастерской. Он запросил двести гиней и за такую сумму угодить был обязан. Из трех дочерей пока что замуж вышла лишь одна, самая миловидная. Он надеялся написать портреты и двух других. Мама помогла ему приобрести дом на Эдвардс-сквер при условии, что он постепенно вернет ей деньги, но домашнее хозяйство оказалось затратным: няня для Себастьяна, кухарка, поденщица, не говоря уже о девушке, которую он нанял на неполный рабочий день выполнять обязанности секретаря, варить кофе и вообще делать все, что понадобится в арендованной им мастерской. А до недавнего времени приходилось платить еще и психиатру, которого посещала Луиза. Но перестала на прошлой неделе – сказала, что это бесполезно и больше она к нему ни за что не пойдет. Он вздохнул. С ней приходилось и впрямь нелегко, он опасался, что мама замечает это и вскоре начнет задавать неудобные вопросы о ней.

Леди Алатея вышла из-за занавески, одетая в кардиган-двойку и фланелевую юбку. Хорошо еще, что ему не придется писать ее ноги, подумал он, провожая ее до такси, целуя руку и уверяя: «Кстати, позируете вы чудесно» – очень уместный комплимент на прощанье.

На улице было морозно, грязный снег бугрился на тротуаре. Паршивая погода – то туман, то дождь, то заморозки, а на отопление мастерской, чтобы клиенты не мерзли, пока позируют, денег не напасешься. Печка, которую он распорядился поставить, оказалась бесполезной, потому что раздобыть для нее угля, сколько надо, не удалось. Хотя бы пообедает он у мамы получше, чем дома. Кухарка из миссис Олсоп никудышная, с этим ее вечным белесым фаршем, вареной капустой и пюре сплошь в жестких серых комках. Луизе, похоже, все равно. Ну да ладно, хотя бы его фигуре такая еда на пользу, при его досадной склонности слишком легко полнеть.

Его мать лежала, как обычно, на диване у окна, выходящего в маленький парк в классическом стиле. На ней был жакет, который она называла русским – из темно-красного бархата с черным мехом на высоком воротнике и манжетах свободных рукавов.

– Как мило! – воскликнула она, когда он наклонился поцеловать ее. – Редкое удовольствие – заполучить тебя безраздельно! Налей себе выпить, дорогой, а потом иди сюда и рассказывай, как у тебя дела.

Вместе с графинами хереса и джина на столе помещался небольшой серебряный кувшин с водой. Он плеснул себе джину и придвинул пуф к дивану.

– Все утро писал Алатею Крейтон-Грин, – сообщил он. – Непростая задача.

Его мать сочувственно улыбнулась.

– Бедняжка Айона! Три дочери – и ни одного сына! И только у одной презентабельный вид. Так Алатея очень нехороша собой?

– Да. Очень.

Они переглянулись с улыбками. Изредка он спал со своими натурщицами и откуда-то знал, что и мать об этом знает, хоть и никогда не заговаривал об этом. Интересуясь внешностью Алатеи, она на самом деле спрашивала не о том, и он дал отрицательный ответ.

– Того и гляди кто-нибудь из нас скажет, что красота – это еще не все.

Он понял, что это первая осторожная попытка заговорить о Луизе, и уклонился от нее.

– Как там судья?

– Сражается в этих своих комиссиях. И как будто своих ему мало, заодно и в чужих. На прошлой неделе у нас ужинал Хордер. Британский медицинский совет намерен создать фонд по борьбе с проектом закона об общественном здравоохранении. Они просят у Питера поддержки. Еще одна комиссия добивается увеличения выплат членам парламента на тысячу в год. Довольно резко – по сравнению с четырьмя тысячами. Может, еще подумаешь, милый? Я наверняка смогла бы подыскать тебе славное обеспеченное местечко в парламенте.

– Обед подан, миледи.

– Доброе утро, Сара.

Он улыбнулся чинной старшей горничной, она украдкой улыбнулась в ответ.

– Доброе утро, сэр.

Пока он помогал матери подняться с дивана, она сказала:

– Одно я могу пообещать тебе точно. Запеканки из белок у нас не будет.

– Запеканки из белок?

– Милый! Ты что, газет не читаешь? Министерство продовольствия распорядилось, чтобы мы все ели белок, и с этой целью обнародовало рецепт запеканки из них. Омерзительно, правда?

За сырным суфле она расспрашивала о дальнейших заказах на портреты, о работах, которые он готовил к выставке, и он чувствовал, как увлекается, втягивается, упиваясь ее неподдельным, живым интересом, ее убежденностью, что он большой талант, художник с блестящим будущим. За окном с потемневшего неба медленно падали огромные белые снежные хлопья, но здесь, в гостиной, она создавала совсем другой климат, уютный и воодушевляющий, и то, как явно она гордилась им, нисколько не сомневаясь, что он этого достоин, вновь пробуждало в нем уверенность – он заражался от нее удовлетворенностью собой, как восхитительной горячкой.

Она пила только ячменный отвар, но для него припасла бутылку рейнвейна, и к десерту оказалось, что он почти допил ее. Условились, что она обязательно приедет к нему в мастерскую и поможет отобрать картины для выставки – или посмотрит снимки некоторых из них.