Ангел Габриеля - Нора Робертс

Но его это не будет раздражать. Сойдя в сад, он шутливо скажет, что, если они будут так шуметь и дальше, ему придется забыть о работе по утрам. Потом он сядет на землю, посадит Майкла на колени, и они вместе будут смеяться над чем-то понятным только им.

Сидя на пятках, Лора вытерла лоб тыльной стороной руки в перчатке. Мечты всегда помогали ей убегать от действительности, служили ей защитой, помогали выжить. Теперь же ей ничто не угрожало! Лора начинала верить, что мечты становятся реальностью.

— Я люблю твоего папу, — сказала она Майклу, как говорила по крайней мере каждый день. — Я люблю его так, что это заставляет меня верить в счастье!

Когда на нее опустилась тень, Лора подняла голову и увидела, что первые темные облака заволокли солнце. Ей не хотелось уходить, и она бы так и поступила, если бы не понимала: ей понадобится не одна минута на то, чтобы забрать все садовые инструменты, вещи Майкла и самого младенца.

— Что ж, дождь полезен для цветов, не так ли, дорогой?

Она убрала инструменты и мешки с торфяным мхом и удобрениями в небольшой сарай возле задней двери, затем сняла качели с Майклом. Как и подобает заботливой матери, она унесла в дом самого малыша, небогатый запас игрушек и сложенные качели.

Едва она начала подниматься по лестнице, как раздался первый раскат грома, заставивший ее вздрогнуть. Когда Майкл завопил, она поборола собственный давнишний страх перед грозами и принялась успокаивать ребенка.

Он успокоился гораздо быстрее, чем Лора, на ходу качавшая его и шептавшая слова утешения. Дождь что-то задерживался, из окна детской она смотрела на резко потемневшее небо. Где-то близко сверкнула молния, в мгновение ока превратив свет из серого в розовато-лиловый, затем опять в серый.

Лора прижала к себе малыша, для своего и для его утешения.

— Глупо, правда? — пробормотала она. — Взрослая женщина боится грозы больше, чем крошечный младенец! — Когда дождь застучал по крыше и подоконникам, она заставила себя уложить спящего ребенка в колыбельку и бросилась закрывать окна.

По крайней мере, она хоть чем-то займется, говорила себе Лора, переходя из комнаты в комнату, чтобы закрыть окна от проливного дождя. И все же всякий раз, когда раздавался раскат грома, она вздрагивала. Возвратившись в детскую, предвкушая, как свернется калачиком на кушетке и будет читать до тех пор, пока не кончится гроза, она вспомнила о студии Гейба. Думая только о его работах, она устремилась обратно по коридору.

Она благодарила Бога за то, что не потеряла голову от страха перед стихией. Вспышки следовали одна за другой. Но, похоже, ей повезло. Под окнами стояли лужи, но ни одна из картин не пострадала. Лора поспешно закрыла все окна.

Она собралась бежать за шваброй, но вдруг ее осенило, что она впервые оказалась в студии Гейба. Он никогда не приглашал ее сюда. Будучи воспитанным человеком, она уважала частную жизнь других. Сейчас, в студии мужа, глядя на яркие вспышки молнии и слушая отдаленные раскаты грома, Лора почувствовала себя так же комфортно, как в детской или как в хижине в горах.

В комнате, как она поняла, стоял его запах. Некой смеси краски и скипидара, а также мела, нередко прилипавшего к его одежде и рукам. Этот запах неизменно успокаивал ее, хотя так же неизменно возбуждал. Она подумала, что он возбуждал ее не менее чем сам Гейб. Она любила его, а он успокаивал, возбуждал и смущал ее.

Чего он от нее хочет? — спрашивала она себя. И почему? Ей казалось, что отчасти она это понимала. Он хотел крепкой семьи, хотел, чтобы закончилось его одиночество, хотел удовлетворения своих потребностей в семейной постели. Он выбрал ее потому, что она была готова дать ему это, а он принять.

Этого могло быть достаточно, или почти достаточно. Ее проблема заключалась и продолжала заключаться в том, что она продолжала тихо желать большего.

Отгоняя от себя это настроение, она попыталась представить его в этой комнате, одного, работающего, строящего планы.

Здесь столько было сделано, думала она, так много часов здесь творили, совершенствовали, экспериментировали. Чем в его представлении отличается один человек от другого? Подойдя к мольберту, она изучала картину, над которой он работал.

Портрет Майкла. Все ее существо переполнилось глубоким удовольствием. К мольберту был приколот грубый набросок, а портрет на полотне начинал приобретать форму. Даже по этому наброску, сделанному, вероятно, неделю назад, она видела, как изменился и вырос Майкл. Глядя на этот портрет она всегда сможет окунуться в прошлое и вспомнить, каким он был в этот драгоценный момент своей жизни.

По-прежнему скрестив руки на груди, она повернулась и принялась осматривать комнату. Без Гейба она выглядела иначе. Менее… эффектно, что ли. Тут она тихо засмеялась, зная, что он терпеть не может этого определения.

Без него это была совершенно пустая, просторная комната. На полу застыли капли и пятна краски, которые могли быть оставлены здесь как неделю, так и год назад. В углу — небольшая раковина на основании. Лора заметила полотенце, небрежно переброшенное через ее край. Полки и рабочий стол заставлены красками и бутылочками, банками с кистями, лопатками, большими кусками мела и смятыми тряпками.

У стен стояли картины в подрамниках, как и в Колорадо. В студии он ничего не вешал.

Лора задумалась: как ей до сих пор не пришло в голову спросить Гейба, нет ли у него чего-нибудь, что она могла бы повесить в комнате Майкла. Она уже подобрала довольно красочные детские картинки, но одна из картин Гейба пришлась бы ко двору гораздо больше. Думая об этом, она присела и начала перебирать полотна.

Как легко он пробуждал эмоции. От одного из его пастельных пейзажей в душе зарождались мечты. От следующего, нервного, слишком реалистического изображения трущоб, кидало в дрожь. Были также портреты: глубокий старик, опирающийся на палку на автобусной остановке, три девушки, хихикающие возле бутика. А вот этюд, изображающий эффектную брюнетку, распростертую на белом атласе. Он вызвал у Лоры чувство не ревности, а благоговения.

Она просмотрела более дюжины картин, удивляясь, почему они стоят так небрежно. Многие были без рам и все повернуты лицом к стене. Разглядывая картину за картиной, она все больше поражалась, что вышла замуж за человека, способного сотворить такие чудеса красками и кистью. Более того, с каждой картиной она все глубже познавала его. Она чувствовала его настроение при работе над той или иной картиной: вот тут ощущалась ярость, а тут приподнятое расположение духа.

Печаль, нетерпение, желание, восторг. Он мог написать все, что чувствовал!

Им здесь не место, думала она, разочарованная, что Гейб запер их в комнате, где никто не может ни увидеть, ни оценить их, где они не трогают ничью душу. В углу каждой картины стояла его подпись, а под ней год. Все, что она просмотрела, было написано не более чем два года назад и не менее чем год.

Она перевернула последний холст и обмерла. Перед ее взором предстал очередной портрет, написанный с любовью.