Великие княгини и князья семьи Романовых - Елена Первушина

Беседы с княгиней действительно произвели на маркиза яркое впечатление. Запомнились ему и пышные праздники в Михайловском дворце: «Наружный фасад Михайловского замка, выходящий в сад, украшен по всей длине портиком в итальянском духе. Вчера, воспользовавшись жарой, меж столбов на этой внешней галерее развесили связки лампионов необычного вида. Лампионы были бумажные и имели форму тюльпанов, лир, ваз… зрелище изысканное и новое.

Мне говорили, что Великая княгиня Елена для каждого устраиваемого ею праздненства придумывает, как мне передавали, что-нибудь новое, оригинальное, никому не знакомое. И на этот раз свет отдельных групп цветных лампионов живописно отражался на колоннах дворца и на деревьях сада, в глубине которого несколько военных оркестров исполняли симфоническую музыку. Группы деревьев, освещенные сверху прикрытым светом, производили чарующее впечатление, так как ничего не может быть фантастичнее ярко освещенной зелени на фоне тихой, прекрасной ночи.

Большая галерея, предназначенная для танцев, была декорирована с исключительной роскошью. Полторы тысячи кадок и горшков с редчайшими цветами образовали благоухающий боскет. В конце залы, в густой тени экзотических растений, виднелся бассейн, из которого беспрерывно вырывалась струя фонтана. Брызги воды, освещенные яркими огнями, сверкали как алмазные пылинки и освежали воздух. Роскошные пальмы, банановые деревья и всевозможные другие тропические растения, корни которых скрыты были под ковром зелени, казалось, росли на родной почве, и чудилось, будто кортеж танцующих пар какой-то чудодейственной силой был перенесен с дикого севера в далекий тропический лес. Невольно грезилось наяву, так как кругом дышало не только роскошью, но и поэзией. Блеск волшебной залы во сто крат увеличивался благодаря обилию огромных зеркал, каких я нигде не видел ранее. Эти зеркала, охваченные золочеными рамами, закрывали широкие простенки между окнами, заполняли также противоположную стену залы, занимающей в длину почти половину всего дворца, и отражали свет бесчисленного количества свечей, горевших в богатейших люстрах. Трудно представить себе великолепие этой картины. Совершенно терялось представление о том, где ты находишься. Исчезали всякие границы, все было полно света, золота, цветов, отражений и чарующей, волшебной иллюзии… Этот дворец как бы создан для праздненства, и казалось, что после бала вместе с танцующими парами исчезнет и эта волшебная зала. Я нигде не видел ничего более красивого…».

О чем же говорили французский политик и юная великая княгиня? Она расспрашивала маркиза о его друзьях, французских писателях и публицистах, о которых, вероятно, слышала во время своей жизни во Франции. Но Кюстин заметил, что она говорит меньше, чем, вероятно, хотела был. «В беседе этой мне пришлось взять себе за правило только слушать и отвечать; но я готовился к тому, что великая княгиня назовет другие имена, еще раз польстив моей патриотической гордости и подвергнув мою сдержанность касательно друзей новым испытаниям. Я обманулся в своих ожиданиях; жизнь великой княгини протекает в стране образцового такта, и она, конечно, лучше моего знает, что следует и чего не следует говорить; равно опасаясь смысла и моих слов, и моего молчания, она больше не возвращалась к разговору о нашей современной литературе. Есть имена, самый звук которых способен смутить то душевное равновесие и единообразие в мыслях, к какому принуждает деспотия всякого, кто хочет жить при русском дворе», – отмечал дипломат.

И все же общее впечатление было весьма благоприятным: «Она слывет одной из утонченнейших дам в Европе; беседа с нею до крайности увлекательна».

* * *

Жизнь великой княгини уже не так счастлива и беззаботна, как это было в первые дни по приезде в Россию. У Елены Павловны появились первые недоброжелатели.

Александра Осиповна Смирнова-Россет пишет в мемуарах: «Великий князь Михаил Павлович тогда был за границей, где и обрел вюртембергское сокровище, которое отравило его жизнь».

Чем так насолила Елена Павловна «своенравной Россети»? Возможно, ее отношение – это отражение отношения великой княгини, а потом императрицы Александры Федоровны, жены Николая, которая золовку недолюбливала. Не стоит забывать, что «подковерные игры» – неизбежная сторона жизни любого Двора. Совсем не случайно Петр Андреевич Вяземский писал жене 2 января 1832 г. о Елене Павловне: «…здесь не заживется, ибо не уживется, и разногласие ее с прочими членами царской семьи слишком резко».

Неприязнь эта зародилась с самых первых дней знакомства. Александра Федоровна записала в дневнике в день свадьбы Михаила и Елены: «Необходимо описать здесь еще день свадьбы… ввиду его важного значения для меня, так как он даровал мне невестку – спутницу в моей грядущей жизни. Дружба которой могла бы сделать мое существование и жизнь во многих отношениях прекрасными, но холодность которой могла бы также послужить мне источником не одного печального часа…». Видимо, она уже тогда подозревала, что отношения не сложатся – обе принцессы слишком разные по характеру. Возможно, Александра казалась Елене чересчур сентиментальной, но, скорее, именно Елена представилась Александре слишком амбициозной. При всей своей хрупкости и романтичности Александра все же дочь королевы Луизы Прусской, не отступавшей перед самим Наполеоном. Кроме того, она была женой своего мужа – и его верной соратницей в нелегком пути к трону. По ее мнению, Елена должна была «знать свое место», а Елена отнюдь не была склонна оставаться на вторых ролях.

Не гладко складывались также отношения Елены Павловны с мужем. В мае 1828 г. великий князь Константин Павлович писал брату Николаю: «Положение Елены Павловны оскорбительно для женского самолюбия и для той деликатности, которая вообще свойственна женщинам. Это – потерянная женщина, если плачевное положение, в котором она находится, не изменится». Великий князь был равнодушен к супруге и не стеснялся это показывать. Она так и не подарила ему сына, которого он мог бы воспитывать на свой лад, а интересы мужа и жены слишком различны, чтобы они могли хотя бы подружиться. Михаил занимался делами артиллерийского училища, а для Елены Павловны вскоре нашлась другая работа.

* * *

Вдовствующая императрица Мария Федоровна после смерти мужа посвятила себя благотворительности. И речь шла не просто о милостыне, раздаваемой щедрой рукой. Под патронажем императрицы возникла целая система больниц для бедных, больницы для бедных, родовспомогательных госпиталей, «вдовьих домов», училищ (в том числе уникальное Санкт-Петербургское училище глухонемых в Павловске), а также кредитных учреждений. В своем завещании Мария Федоровна передала Елене Павловне надзор за Мариинским институтом благородных девиц и Повивальным институтом. «Зная твердость и доброту характера своей невестки, – писала вдовствующая императрица, – я убеждена, что эти институты будут всегда процветать и приносить пользу государству».

Елена Павловна не только сохранила все учреждения, организованные Марией Федоровной, но и приумножила их. Под ее руководством еще в 1820 г. в Петербурге организовано первое в России бессословное женское училище.

Вскоре к Елене Павловна перешел также надзор за Мариинской больницей для бедных. Эта больница – еще один проект Марии Федоровны, подавшей идею Александру I таким образом отметить 100-летний юбилей Петербурга. Именно Мариинская больница приняла на себя удар холерной эпидемии 1831–1832 гг., тифозной эпидемии 1846 г. и помогла беднейшим жителям Петербурга пережить холеру в 1870–1873 гг.