Приют для списанных пилотов - Валерий Хайрюзов

— Я избирался для того, чтобы разрушить эту страну. И очень скорблю, что этот смердящий труп еще не закопан.

Верно замечено — не копай под свой дом. Почтальон с другими командированными в этой, как они говорят, стране умчались спасать Дудаева в грозненский подвал и чуть было не были там погребены российской артиллерией.

Прошлогодние депутаты, ставшие частью аппарата, встречаясь в коридорах и лифтах, с мазохистской назойливостью и надеждой спрашивали друг друга:

— Ну, какие новости?

Этот вопрос можно предугадать за неделю, за месяц. Каждый ждал перемен, и порою казалось, все, на что они остались способны, так только на этот короткий вопрос.

— Самая лучшая новость — это отсутствие всяких новостей, — отвечали остряки. — В России сейчас все новости плохие, а перемены только к худшему. Все дорожает, а жизнь дешевеет.

Народ, от имени и в защиту которого пытались говорить вновь избранные депутаты, быстро сообразил: Дума, как была задумана, так и осталась недоношенным ребенком. Время от времени, получив очередной шлепок, а убивать вновь избранных стали почти ежеквартально, Дума начинала реветь. Угрюмые родители морщились, совали соску, обещали разобраться, покарать злодеев. Было это пустым трёпом, не более. В России строгость законов всегда и во все времена сводилась на нет необязательностью их исполнения. Да и откуда ему взяться, уважению?

После октябрьских событий исполнительная власть, уверовав в спасительную идею большой дубинки, разговаривала с думцами сквозь зубы, тоном победителей.

Депутаты недоумевали: это прошлогодние их коллеги своими руками намылили себе веревку и выбрали тех, кто исполнил приговор, но с ними-то зачем таким тоном? Забыли некрасовское: закон — мое желание, кулак — моя полиция.

И все же Думе за два года работы удалось заполучить на свою трибуну некоторых министров и однажды даже самого Черномырдина. Почему-то дольше всего не хотел встречи с парламентариями «любимец» журналистов Павел Сергеевич Грачев. Раздумывая над превратностями судьбы и предаваясь мрачным предчувствиям, он укатил на Дальний Восток, справедливо посчитав, что нужно на время убраться от газетчиков подальше, в столице не дадут покоя, будут травить, как в свое время загнанного в Белый дом Руслана Хасбулатова. Но вскоре министр все-таки решился. Подготовка к выступлению в Думе прошла по всем правилам оперативно-тактического искусства. На заключительном этапе речь была обкатана перед бывшими коллегами из воздушно-десантных войск. Павел Сергеевич дал понять, что отступать не привык, но на всякий случай нуждается в поддержке десантников. Такая поддержка была обещана. Но, поскольку условный противник не раскрыл до конца карт, а десантура не знала, кого при случае надо мочить — всех подряд или выборочно, — было решено: война план покажет. Все оказалось проще, чем министр предполагал. Его бородатые в широкополых шляпах недоброжелатели по своей давней привычке уже сушили сухари, наивно полагая достать Павла Сергеевича из грозненского подвала малоствольными плевками.

Невыездная часть Думы встретила прямую солдатскую речь похожего на загнанного волка и по этому случаю для камуфляжа одетого в натовский мундир лучшего министра аплодисментами. Жириновский тут же обеспечил моральную поддержку, за что впоследствии был произведен в подполковники. На большее не хватило духу — полковником элитной части, например Преображенского полка, мог стать только император. А Вячеслав Марычев, натянув на голову армейскую пилотку старого образца, заявил, что готов хоть сейчас умереть за родную российскую армию. Павел Сергеевич расчувствовался и на радостях посулил одному из зачинщиков вызова его в Думу, генералу Столярову, очередную звезду и уже спокойно поехал переориентировать войска на Грозный, который он похваливался телевизионщикам взять одним парашютно-десантным полком.

А возле Думы, как и в девяностые годы, начали собираться чеченцы в кожаных куртках и коричневых норковых шапках. Они толпились возле центрального входа, тревожно и обреченно переговаривались. Не было у них прежнего напора, не было видно коней и зеленых знамен. По всему чувствовалось, они лишились главного — высокого покровительства Хасбулатова. Но, как выяснилось, и у них нашлись сторонники. Те, кому единая и сильная Россия была поперек горла…

Здесь же рядом в дешевеньких, заношенных китайских куртках и топорно сшитых отечественных пальто стояли русские солдатские матери. Прижимали к груди плакатики и с мольбой смотрели на парадные двери — а вдруг, как и в девяносто первом, выйдет Сам и утрет платочком слезу, и скажет: «Простите. Виноват. Не сохранил жизнь ваших ребят».

Но время его театральных выходов, поездок в трамвае, визитов в районную поликлинику кануло в Лету. Тоталитарный режим рухнул, театр за ненадобностью прикрыли, а факир, добившись всего и вся, по всей видимости, ударился в загул. Закончилась сказочка скорее всего до новых выборов. Падал мокрый снег, разрезая упругими шинами слякоть и грязь, проносились мимо машины. Казалось, и небо отвернулось от России.

Обслуживающие режим газетчики поднатужились и сделали попытку свалить все беды на звезды. Начали объяснять, мол, произошел сдвиг, вылез тринадцатый знак — Змеедержец. Не поверили, начали мочить и журналистов. Сдвиг решено было выправить. По всем каналам стали намекать: все, что появилось под знаком Змеедержца, ложно и не имеет юридической силы. Как это водится, хорошо информированные источники объяснили: перевод с английского был неточен, и всем суеверным и доверчивым россиянам можно рождаться и жить под прежними привычными знаками зодиака. Но если на звездной карте после необходимых разъяснений порядок был восстановлен и все пошло привычным ходом, то на российских просторах еще долго не могли прийти в себя. Задавали не простые, но вечные вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?». И уже, не доверяя переводам с английского, делали первые выводы.

В заставленном мебелью вестибюле Думы хмурый офицер построил утомленных переноской диванов, кресел и прочего канцелярского бутора солдат, осмотрел неровный строй и, скосив желтоватые глаза на проскакивающих мимо бородатых людей, голосом министра обороны Павла Грачева громко, с расстановкой, назидательно сказал:

— А ну, орлы, подтянитесь! Осталось совсем немного, скоро на дембель. Вернетесь домой. Если вновь начнутся выборы, то рекомендую пойти и проголосовать. Не пойдете, придут те, кто ходит регулярно, и выберут «гаденышей». Вот они и устроят вам козлячью жизнь.

А прилежные турки продолжали выскабливать, клеить, латать, замазывать, одевать в звукоизоляционную смирительную рубашку внутренние апартаменты Думы, и могло статься, что именно она станет тем монументом истории российской, а возможно, и мировой цивилизации, с которым мы войдем в другое тысячелетие.

Мне часто снится один и тот же сон. На стенах оклеенного листовками и плакатами Белого дома болтается листок. На нем печатными буквами от руки выведено:

Как известно, хорошего много не бывает. В этом Николай Порогов убеждался не раз, хотя и считал, что по-настоящему ему повезло в жизни всего лишь однажды. Это когда после школы он поступил в летное училище. Своей летной профессией Николай гордился и считал, что равноценной замены нет. Он отлетал в Сибири двадцать пять лет и, казалось, уже долетывал, не за горами маячила пенсия, но вроде бы привычная и налаженная жизнь сделала ему вдруг неожиданное и заманчивое предложение, от которого он не смог отказаться. Его, летчика гражданской авиации, выбрали депутатом, и он вынужден был переехать в Москву. Получилось так, что прямо из кабины пилотов Николай окунулся в такой непривычный для него московский водоворот политических страстей, интриг, новых знакомств и головокружительных перспектив. Не готовый к такому повороту событий, Порогов с удивлением смотрел на прыть некоторых своих коллег, которым казалось, что вот наконец-то они схватили Бога за бороду и теперь им позволено все. Честно говоря, в депутатской работе Николая удивляло и раздражало отсутствие той привычной дисциплины, к которой он привык в авиации. Но к хорошему, как и к плохому, привыкают быстро. Он увидел, что может ходить на заседания, а может и пропустить, никто не спросит, был ты в зале или прогулял, табель учета рабочего времени не велся, встаешь когда захочешь, нет тебе ночных вылетов, заходов на посадку в сложных условиях, голова не болит, заправлен ли самолет, есть погода на трассе или ее нет. Обед, ужин и даже зарплата, побольше прежней, всегда вовремя.