Спасая Сталина. Война, сделавшая возможным немыслимый ранее союз - Джон Келли

«Сколько у меня времени на это?» – спросил Василевский.

«Сегодня же, – ответил Сталин. – Возвращайтесь, как только приказ будет готов».

Документ, который Василевский представил в тот вечер, известен как Приказ № 227. Уже через несколько дней солдаты по всему Советскому Союзу стояли по стойке смирно на изнуряющей августовской жаре и слушали, как комиссар или армейский командир читал его положения: «Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности. …Отступающие с боевой позиции без приказа свыше являются предателями Родины[217]». Паникеров и трусов предписывалось казнить. Командиров, допустивших отступление, лишали званий[218] и отправляли в штрафные батальоны. Приказ также содержал положения об обеспечении его выполнения. В армиях генерала Жукова шанс попасть под трибунал за трусость был таким же, как у немца – быть убитым русскими. В других частях снайперы занимали позицию позади наступавших войск и останавливали отступавших пулей в голову. Приказ № 227, известный как «Ни шагу назад!», не возымел какого-либо эффекта. Величайшей мобилизующей силой этим летом было то же, что подняло русский народ в 1812 году на войну с Наполеоном: неизменная любовь к вечной России, воспетая в стихотворении «Дороги Смоленщины»[219].

Анна Ахматова в еще одном популярном стихотворении 1942 года под названием «Мужество»[220] написала:

Опасаясь, что общественные настроения переменятся, Кремль представлял войну как патриотическую борьбу. Идеалы коммунизма и СССР стали реже упоминаться в обращениях. Превращение советской России обратно в Россию-матушку было лицемерием, но лицемерие было неотъемлемой частью советского государства. В 1938 году, предчувствуя неизбежность войны, Сталин приказал режиссеру Сергею Эйзенштейну снять фильм об Александре Невском – московском князе, победившем тевтонских рыцарей в XIII веке. В 1939 году, подписав с Гитлером договор о ненападении, Сталин приказал снять фильм с проката. Затем, в 1942 году, когда 6-я армия мчалась к Сталинграду, фильм снова показывали в кинотеатрах по всему Советскому Союзу.

Вероятно, Сталинград также стал причиной более снисходительного отношения советской власти к Русской православной церкви. Тем летом государство призвало на помощь еще две силы: ненависть и горе. Ко второму году войны в миллионах советских семей погиб кто-то из родственников, многие родители потеряли хотя бы одного ребенка, так что о горе люди знали не понаслышке. Что касается ненависти, то ее разжигали советские военные корреспонденты. Это была не искусственная ненависть с пропагандистских листовок, а кипящая ненависть, рожденная самой жизнью. Она возникала при виде выпотрошенных детей в канаве или изнасилованной и повешенной женщины, чья отрезанная грудь валялась в грязи. Илья Эренбург, пожалуй, самый известный из российских военных корреспондентов, писал: «Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово “немец” для нас самое страшное проклятье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Если ты убил одного немца, убей другого…»[221].

«Нет ничего веселее немецкого трупа», – писал Константин Симонов[222], автор трогательного стихотворения о войне «Жди меня». Он был менее жестким человеком, чем Эренбург, но, если речь шла о немцах, говорил на его языке: «Если дорог тебе твой дом, // Сколько раз увидишь его, // Столько раз его и убей!»[223]. После войны писатель Вячеслав Кондратьев справедливо критиковал советское государство за то, что оно присвоило себе заслуги за поднятие морального духа тем летом. Этот подъем, как правильно заметил Кондратьев, был порожден любовью к Родине; но ненависть и жажда мести были сильнее этой любви.

Двадцать восьмое июля 1942 года было примечательно не только тем, что в этот день вышел приказ «Ни шагу назад!». Тогда же Сталин пригласил Черчилля в Москву на переговоры. Приглашение инициировал посол Великобритании в Москве Кларк Керр. «Пора успокоить медведя», – написал он Черчиллю в телеграмме с предложением посетить СССР. Премьер-министр колебался. На встрече наверняка будут затронуты щекотливые вопросы о затонувших конвоях и неоткрытом втором фронте, но Керр настаивал.