Свет мой, зеркальце - Генри Лайон Олди

У судьбы было изрядное чувство юмора: девочка Вера жила в двух домах от Ямщика, на одной с ним улице.

«Ждите здесь!»

Ага, как же, ждут они. Прямо к месту приросли! Ни Зинки, ни Арлекина возле кондитерской не оказалось.

— Кис-кис-кис!

В растрепанных чувствах — многовато сегодня на него свалилось, да — Ямщик из-под козырька ладони оглядел окрестности. Площадь, улица, напротив, через дорогу — осенний, облетающий парк. В погожий ноябрьский денек все просматривалось навылет.

— Эй, сладкая парочка! Вы где? Меня искать ушли?

Ямщик представил, как он, в свою очередь, отправится на поиски кота и зомби — адресованная другу, ходит песенка по кругу, потому что круглая земля, и папин кларнетик соло на заднем плане… Вздохнув, он побрел в лицей, мечтая об одном: залечь в берлогу, если получится, заснуть — и хоть на час выбросить из головы весь хлам.

Шарики, месть, двойник, помада…

По дороге он, как мог, укрощал раздрай в душѐ. Мысли громоздились бокастыми валунами, на них, словно на скалистый берег, накатывал шторм чувств, и все превращалось в кипящую пену. Теперь что, бойкий Верунчик (оторопь) станет выдергивать его (злость) по делу и без?! А у тебя много (ирония) неотложных дел? Жалко ребенку (сарказм) ответить? Много! Двойника (вспышка ярости) прищучить — раз! Прищучить — два!! Прищучить — три!!! А толку? Ну, изловчишься, огреешь его (отрезвление) чем-нибудь по башке… Что дальше? Дальше (надежда) я выберусь (надежда!), выберусь отсюда (подавленность), выберусь (безнадега); ну, хотя бы попытаюсь…

Щеку ожгло огнем. Нет, даже не огнем — бритвой, осколком стекла. Ямщик вздрогнул, сбился с шага, прикрыл лицо рукой. Проклятье! Занят самоедством, он и не заметил, как небо наглухо затянуло пластами серого войлока. Тучи набухли влагой, первые капли уже сорвались вниз, насквозь пронизывая зазеркалье.

Дождь! Сейчас ливанет!

Он побежал — в который раз за сегодня. Зов, жажда мести, надежда на возвращение — все сделалось несущественным. Бисерные росчерки капель-одиночек рассекали пространство слева, справа, впереди. Небесная пристрелка шла полным ходом. Ямщик мчался, как заяц от своры борзых, не разбирая дороги. Ноги вынесли его на родную улицу, с разгону он проскочил мимо своего подъезда. Куда, придурок?! Совсем ошалел от страха! Квартира Петра Ильича — в ней можно отсидеться…

Косой удар в спину едва не сбил его с ног, швырнул вперед, не позволив развернуться. Спотыкаясь, хватая ртом загустевший воздух — рыба, выброшенная на берег! — и хрипя от катастрофического недостатка кислорода, Ямщик побежал дальше. Бог знает по какой причине, но от капель — те были едва ли не тяжелей свинца из-за содержащихся в них микроотражений — одежда худо-бедно спасала. Потом останутся синяки, но это пустяк, главное, двигаться, продолжать бег, не упасть под градом тычков и толчков. Падение — смерть, конец, финиш. Трясущимися руками он натянул на голову капюшон куртки. Пока не хлынуло, пока кругом не растеклись предательские лужи, у него есть шанс.

Парикмахерский салон!

Небесный пулеметчик сменил ствол. Водяные пули замелькали чаще, косые следы пустотелыми вакуумными каналами соединили небо с землей. Воздух стал еще плотнее, хотя казалось, что плотнее некуда; дышать им было мучительно, в легких сперва начал тлеть, а там и вовсю разгорелся буйный костер. Каналы гасли с ленивой задержкой, за это время успевали возникнуть десятки новых. Еще удар, еще! — по плечам, по спине, по затылку; к счастью, вскользь. От болезненного пинка в правую голень Ямщик вскрикнул, захромал, стараясь не сбавлять темп. Спецназ, подумал он, не зная, льстит себе или насмехается. Я — спецназовец в бронежилете под обстрелом банды террористов. Нет, я спецназовец с ограниченными возможностями. Настоящий может хотя бы отстреливаться, а что могу я? Бежать, всего лишь бежать, вжимая голову в плечи и подволакивая ногу.

Стены домов рассекли стеклистые трещины. Мир подернулся рябью. Разверзлись хляби небесные, до армагеддона, сравнимого с дождем огненным, что обрушил Господь на Содом и Гоморру, оставались считаные секунды.

Взорвалась бордовая «Skoda Octavia», припаркованная между двумя аптеками-конкурентами. Следом рванул серебристый «Nissan Almera» — прямо на ходу, не дотянув самую малость до «зебры» перекрестка. В клочья разлетелся мотоцикл вместе с седоком, одетым в новенький, с иголочки, пижонский камуфляж. Капли дождя, коварные носители отражений, расшибались о тротуары, проезжую часть, карнизы домов, и вместе с ними, словно от бомбежки, уничтожались фрагменты реальности зазеркалья — чтобы тут же восстановиться, обрести плотность и объем за счет иных отражений. Вернулась на прежнее место «Skoda Octavia», сверкнула лаковым крылом; рискованно ложась на вираже на бок, завернул за угол мотоцикл; «Nissan Almera», как ни в чем не бывало, встал на переходе, пропуская горластую стайку младшеклассников.

Две школьницы сразу подорвались — впору было поверить, что они бегут по минному полю! — и расхристанными лохмотьями, обрывками, лоскутами недавних детей скатились вниз по ступеням, ведущим под землю, к станции метро.

Подворотня со входом в «Beauty» была уже рядом, когда впереди, у бордюра, растеклась, будь она проклята, первая лужа. По луже веером прошлась пулеметная очередь, и пространство взорвалось. Тысячи отражений капель в луже, друг в друге, в разлетающихся брызгах, в стеклах окон, витрин и рекламных щитов; наложения, пересечения — они разносили зазеркалье вдребезги, расшвыривали блестящие осколки, режущие мир в кровь. Город завязывался морскими узлами, вздымался вихрями торнадо, рушился сам в себя, восставал и хаотично пучился раковой опухолью, распространяя во все стороны убийственные метастазы. А дождь с жадностью изголодавшегося пса, дорвавшегося до кормушки, поглощал всё новые фрагменты окружающей реальности, играя с ними, как ребенок играет с жуком, отрывая бедняге лапки.

Воздух превратился в стеклянное крошево. Крик стал кляпом, застрял в глотке, и взрывная волна улицы, в приступе рвоты вывернувшейся наизнанку, отшвырнула Ямщика прочь, к спасительной подворотне. На карачках, с натужными всхлипами выдирая ладони из липкого желе, в которое превратился асфальт, Ямщик по-собачьи рванул ко входу в салон. Подворотня ходила ходуном — семь баллов по шкале Рихтера! Стены ожили и содрогались в конвульсиях. Бледными молниями вспыхивали и гасли следы трассирующих брызг.

Ступеньки. Протяни руку…

Подворотню качнуло, и Ямщик едва не протянул ноги. Боком его с размаху приложило о стену, и та промялась сырой глиной, едва не поглотив беглеца. В последний миг, рыча от боли в крепко ушибленных, а может, сломанных ребрах, он успел вцепиться в неожиданно реальный край крыльца — и, срывая ногти, буквально выволок себя наружу из ненасытной стенной утробы. За спиной чавкало, хлюпало, охало. В хлам расшибая колени, Ямщик вскарабкался по ступенькам, дотянулся до ручки двери и ввалился в спасительный холл парикмахерской.